Книга Убийство Маргарет Тэтчер - Хилари Мантел

Существует ритм — все это знают, — в котором люди движутся в любом крупном, публичном пространстве. Существует определенная скорость, которую никто не выбирает сознательно, но которая устанавливается каждый день, вскоре после рассвета. Стоит нарушить этот ритм, и ты горько пожалеешь: тебе примутся наступать на ноги и пихать локтями. Суровые британские извинения — «Простите, ой, простите»; правда, те, кто ездит часто, не склонны, как я выяснила, к проявлению вежливости — замешкайся, сбавь темп, и тебя попросту сметут с дороги. Мне подумалось, впервые в жизни, что этот ритм представляет собой истинную загадку, контролируется не железными дорогами и не пассажирами, а некоей высшей силой: это содействие нашему притворству, своего рода руководство для тех, кто в противном случае не знал бы, как поступить.

Сколько среди этих торопливых толп по-настоящему живых, сколько среди них тех, чей облик — лишь игра света и тени? Сколько, я спрашиваю, привязанных к реальности, сколько тех, кто достоверно и убедительно способен доказать, что живой? Вон тот растерянный, безликий, желтокожий мужчина, иностранец с рюкзаком на спине; вон та женщина с изможденным лицом жертвы чумного года? Обитатели бурых домов Уондсворта, насельники квартир с балконами и пешеходных мостиков; ворчащие пассажиры, купившие билеты на Виргиния-Уотер[30], те, чьи дома балансируют на краях набережных, чьи крыши, мокрые от дождя, пролетают перед глазами путешественников? Сколько?

Отличите меня, пожалуйста! Отличите, покажите, в чем разница. Предъявите текстуру живой плоти. Объясните, в чем суть, каков тот тембр голоса, что отличает живых от мертвых. Покажите мне кость, которая точно принадлежит живому. Цветущую кость, так сказать. Найдите и покажите, хорошо?

Двигаясь дальше, я заглянула в передвижной холодильный шкаф с его забальзамированной едой для путешественников. Мельком увидела рукав пальто, показавшегося знакомым, и мое съежившееся сердце пропустило удар. Но мужчина повернулся, его лицо лучилось глупостью; чужак, посторонний, да и ростом ниже, чем я помнила.

Осталось не так уж много мест для поиска. Вон пиццерия, но не думаю, что отец будет есть в общественном месте, тем более — иностранную еду. (Опять мои мысли устремились на парижский вокзал Гар дю Нор; каковы шансы догнать отца?) Пункт обмена валюты я уже проверяла, занавеску в фотобудке отодвигала — она оказалась пустой, но я задумалась: может, это фокус — или испытание.

Пока ничего. Припомнив выражение его лица — а я видела его только мельком, в тени, — я внезапно спохватилась, поняла то, чего не смогла уловить в первый миг. Кажется, его взгляд был обращен внутрь. В облике ощущалась отстраненность, желание, чтобы его оставили в покое, будто он старался сберечь собственную целостность.

Вдруг — мысль пронеслась в мгновение ока — я сообразила: он путешествует инкогнито. Стыд и гнев заставили меня прижаться спиной к стеклянной витрине книжного магазина; мое отражение плавало позади, мой призрак, в зимней куртке, словно вдавился в витрину, застрял в ней, выставленный на обозрение досужим взорам, живым или мертвым, пока я не обрету вновь силы и способность двигаться. Утренний опыт, прежде игнорируемый и презираемый, предстал во всей беспощадной наготе. Я подняла голову, бесцельно перевела взгляд, с вялым любопытством посмотрела на электричку на параллельных путях — и (назовем это неприличным совпадением) случайно увидела то, чего никогда не должна была увидеть.

Что ж, пора выдвигаться в город, к месту назначенной встречи. Я запахнула куртку, свой обычный торжественно-черный наряд. Проверила сумку, чтобы убедиться, что взяла все нужные документы. Подошла к киоску, протянула монету достоинством в фунт, получила упаковку бумажных носовых платков в пластиковой оболочке, тонкой, как кожа; ногтями я драла ее до тех пор, пока пластик не разошелся, пока не почувствовала погружение в бумагу. Платки — спасение на случай непредвиденных, неуместных слез. Бумага меня успокаивает, на ощупь. Я привыкла ей доверять.

Зима выдалась студеная. Даже старики признавали, что она в этом году холоднее обычного; и хорошо известно, что, когда стоишь в очереди на такси, сразу четыре ветра жалят твои глаза. Я направлялась на встречу в холодной комнате, где люди, по возрасту годящиеся мне в отцы, но более любящие, будут принимать конкретные решения, осуществлять какие-то транзакции, договариваться о сроках. Я заметила, насколько легко в большинстве случаев всякие комитеты согласовывают сроки; но когда мы одни и живем собственной жизнью, то постоянно спорим — не так ли? — из-за каждой секунды в нашем распоряжении. Так считают не все, многие такой подход не одобряют, но людей разделяет множество факторов, и, честно говоря, смерть среди них — далеко не самый важный. Когда огни расцветают по бульварам и паркам, когда город приобретает викторианскую sagesse[31], я снова начну двигаться. Я вижу, что живые и мертвые путешествуют наравне на знакомых поездах. Вы, думаю, догадались, что я не тот человек, кому требуется мнимое возбуждение или притворная новизна. Однако меня подмывает разорвать расписание и выбрать какой-нибудь неизведанный маршрут; и я знаю, что найду на некоем невероятном вокзале руку, которой предназначено упокоиться в моей.

Убийство Маргарет Тэтчер: 6 августа 1983 года

25 апреля 1982 года, Даунинг-стрит: Заявление о восстановлении контроля над островом Южная Георгия, центром заморской территории Южная Георгия и Южные Сандвичевы острова, близ Фолклендов

Г-жа Тэтчер: Дамы и господа, министр обороны только что сообщил мне очень хорошие новости…

Министр обороны: Мы получили донесение, из которого следует, что британские войска высадились сегодня на Южной Георгии, примерно в 4 часа дня по лондонскому времени… Командующий операцией направил следующий рапорт: «С радостью извещаем Ее Величество, что «Уайт Энсайн» развевается бок о блок с «Юнион Джеком»[32]над Южной Георгией. Боже, храни королеву».

Г-жа Тэтчер: Просто порадуемся этому известию и поздравим наших солдат и морских пехотинцев. Спокойной ночи, господа.

Госпожа Тэтчер поворачивается к двери дома номер 10 по Даунинг-стрит.

Корреспондент: Мы собираемся объявить войну Аргентине, миссис Тэтчер?

Г-жа Тэтчер (после паузы на пороге): Радуйтесь.

Сперва вообразите себе улицу, где она испустила последний вздох. Это тихая, степенная улица, в тени старых деревьев, с высокими домами, чьи фасады гладкие, точно покрытые белой глазурью, а кирпичи в стенах — цвета меда. Некоторые из них георгианские, с плоскими фронтонами. Другие викторианские, с блистающими эркерами. Они слишком большие по современным меркам, слишком просторные для одной семьи и потому в основном поделены на квартиры. Но это не разрушило элегантность их пропорций, не уничтожило насыщенный блеск панельных наружных дверей, щеголяющих латунью и выкрашенных в темно-синие и темно-зеленые тона. Единственный недостаток этого района состоит в том, что автомобилей здесь больше, чем свободного пространства для парковки. Обитатели вынуждены парковаться нос к носу и класть под стекло разрешения. Машины тех, у кого имеются подъезды к дверям, часто оказываются заблокированными. Но они терпят, гордые своей прекрасной улицей и готовые страдать ради права проживать на ней. Взглянув вверх, вы заметите изящные и непрактичные георгианские фрамуги, керамическую черепицу теплых тонов и блеск цветного витражного стекла. По весне вишневые деревья разбрасывают вдоль улицы экстравагантные воланы своих цветков. Когда ветер принимается гонять лепестки, они клубятся розовыми вихрями и устилают тротуары, как будто некие великаны устроили свадьбу прямо на улице. Летом из открытых окон плывет музыка: Вивальди, Моцарт, Бах.