Книга Очень женская проза - Виктория Беляева

Нет, не разглядывать – глаза ее оставались неподвижны. Вот почему я подумала, что она слепа. Я спросила ее беззвучно, потому что на шумной улице за десять шагов она не могла меня услышать – не буду же я через всю остановку кричать чужому ребенку, – я беззвучно спросила ее так, чтобы она могла понять по губам: «Вкусно?» Девочка никак не отреагировала.

Бедный ребенок! Бедный слепой ребенок! Это солнце, эта яркая листва, разноцветные одежды города – ничего этого не было в ее мире вечной темноты! Я отвернулась, чтобы вытереть слезы.

Дети скакали вокруг своих мам, не обращая ни малейшего внимания на слепую девочку, как будто ее не было вовсе. Я не могла оторвать от нее взгляд, я смотрела на нее в упор, пока вдруг не поняла, что она все-таки меня видит, что она тоже смотрит на меня. Я сделала несколько шагов в сторону, и точно – ее взгляд последовал за мной. Я порадовалась чудесному прозрению ребенка, но этот немигающий взгляд начал меня раздражать.

За время моих офтальмологических опытов все три мамаши со своим выводком куда-то делись, очевидно, уехали на подошедшем автобусе. Девочка, значит, была не их. А чья? Я покрутила головой в поисках потенциального родителя, но ничего подходящего не нашла. Эта девочка ничья, сама по себе девочка, которая ждет автобус и кушает персик.

В это время подошел мой номер, я полезла туда и сразу оказалась у заднего окна. Автобус тронулся. Девочка стояла на остановке и смотрела мне вслед.

С мыслями о том, какими невоспитанными, хотя и аккуратными, и красивыми бывают чужие дети, и о том, что мои собственные мальчишки, возможно, вот так же разъезжают безнадзорно и пялятся на прохожих, – с этими мыслями я благополучно доехала до дому. Свернув во двор, я вдруг увидела белое платьице, ровно срезанные густые волосы и детскую руку, держащую загорелый плод. Я, конечно, долго брела со своими авоськами, и девочка вполне могла меня догнать на подошедшем автобусе – кто же не знает, что они ходят именно так: ждешь, ждешь, а потом появятся целых три штуки, – она вполне могла и перегнать меня на последнем пешеходном отрезке.

Мальчишки мои никуда не ездили, сидели дома и ждали меня. И муж меня ждал, и целая гора немытой посуды, и немалая куча мелких дел.

Дела я переделала, мы поужинали, посмотрели телевизор. Перед сном муж вышел на балкон покурить, я пошла следом, чтобы рассказать, что будет аванс, что на этот аванс обязательно надо купить младшему кроссовки и что сегодня на остановке я видела странного ребенка.

Он курил, облокотясь на перила, и я облокотилась рядом. Во дворе было уже тихо, темно, и только на качелях раскачивалась девочка в белом платье, светясь в темноте. «Это, наверное, она, – сказала я. – Вон там, на качелях». Он тоже посмотрел, но без очков ничего не увидел. Мы еще немного постояли, белое платьице продолжало раскачиваться, потом мы пошли спать.

На следующий день я снова увидела девочку на остановке, потом недалеко от конторы, в которой я служила. Она была все в том же белом платье, очень чистенькая и хорошенькая, и снова ела персик. Я решила, что ее семья, вероятно, недавно переехала в наш двор, потому что раньше я эту девочку у нас не видела, значит, раньше ее не было – не заметить этого ребенка нельзя. А в районе конторы она, видимо, учится или ездит туда, за тридевять земель, на какую-нибудь гимнастику или хоровой кружок. И она, видимо, болеет чем-нибудь таким, от чего народная медицина советует персики, – вот мама и дает ей на дорогу.

В тот же день я встретила девочку еще раз на остановке, потом во дворе, потом, на другой день, в очереди за хлебом. И каждый раз она была неизменно в белом платьице, которое у нее ничем не пачкалось. И каждый раз она ела персик и в упор смотрела на меня. Что-то такое было в ее глазах, взгляде, какая-то отрешенность, что ли, какая бывает в глазах вундеркиндов. Во всяком случае, у моих мальчишек ничего такого в глазах не было. Я поинтересовалась у моих сыновей насчет этой девочки, но мои сыновья ответили мне, что никакой такой девочки они во дворе не замечали и вообще никаких девочек не замечают, очень надо. Ну что ж, она была еще маленькая, а мои дети уже втихомолку покуривали и давно распрощались с детскими играми.

Она ни с кем не играла во дворе, эта девочка. Ни дети, ни взрослые не замечали ее. А я думала, что, может быть, она ездит каждый день к черту на кулички, чтобы по нескольку часов кряду сражаться с роялем на дому у какого-нибудь знаменитого педагога, или рисовать, или с недетским упорством штурмовать науки. Правда, у девочки в руках не было ни папки с нотами, ни сумки – вообще ничего не было, кроме персика.

Я встречалась с ней по нескольку раз в день. Она буквально вырастала на моем пути. Мне часто хотелось заговорить с ней, но всякий раз что-то мешало – то между нами проходили люди и она успевала скрыться, то я отвлекалась. Как-то раз я возвращалась с работы чуть раньше обычного, девочки на остановке не было. Я забеспокоилась. В последнее время я привыкла чувствовать себя немножко ответственной за чужого беспризорного ребенка, с которым Бог знает что может случиться в большом городе.

Слева, недалеко от остановки, оживленный перекресток. Когда загорается красный, ближняя к остановке сторона улицы относительно пустеет, на дальней же выстраивается длиннющая очередь автомобилей.

И вот я возвращалась с работы и стояла на остановке, когда зажегся на светофоре красный и с противоположной стороны улицы, ловко огибая тормозящие машины, побежала к остановке девочка в белом платье. Я замерла, глядя, как она лавирует между бамперами, пробираясь ко мне. Я закричала ей: «Стой!» – но она продолжала двигаться.

Ожидающие обернулись на меня, как будто они сами не видели девочку, бегущую среди машин. Никто из водителей не засигналил ей, никто не попытался остановиться. «Стой на месте!» – закричала я снова. Но девочка не слышала меня. Прямо напротив остановки, в нескольких метрах от тротуара, с ее ноги слетела сандалия, и девочка остановилась ее подобрать, а слева уже заворачивал потный, пыльный, огромный «икарус». Я рванулась к ребенку, чтобы выдернуть его из-под колес. Закричали люди, автобус уже тормозил, но двигался еще быстро и мощно. Я бы успела, но девочка с персиком вдруг кинулась в обратную сторону, и я за ней, и под визг и крик, под скрежет тормозов и вой клаксона налетел на меня горячий лоб автобуса. Откуда-то снизу выскользнуло небо и закружилось, останавливаясь, завораживая своим светом.

Это неправда, что в последний миг проходит перед вами вся ваша жизнь и лица близких людей. Ничего этого нет. Нет суеты вокруг обмякшего тела, нет лужи густой крови, растекающейся из-под затылка, нет боли, нет страха – только небо, наполняющее тебя светом.

И никто, никто из людей, сбежавшихся к моей смерти, никто из миллиардов живущих людей не видел и не мог видеть маленькой девочки в белом платье, девочки с персиком, позвавшей меня в это огромное, светлое, удивительное небо.

Лунная вода

Я не была у бабушки несколько лет, и вот наконец собралась. Приехала поздно вечером, было совсем темно, и бабушка, не разглядев меня в темноте, даже не хотела сначала отпирать калитку. Мне едва удалось убедить ее, что это именно я, ее любимая и единственная внучка Марина, томлюсь под забором и прошусь в дом.