Книга Двадцать три раны Цезаря - Тиана Веснина

Отоспаться Уманцеву не удалось. За время пребывания в джунглях у него выработалась способность спать очень чутко, поэтому легкий шорох насторожил его. Первое, что мелькнуло в сознании: он в джунглях. Потом вспомнился отель, виски, женщина. Он слегка приоткрыл глаза и увидел, что нагая женщина вертит в руках его пояс. Вот она настороженно оглянулась. Уманцев понял, она нащупала алмаз. Женщина на цыпочках приблизилась к нему. Роман плотно закрыл глаза. Он почувствовал, как она наклонилась над ним, прислушиваясь к его ровному, глубокому дыханию. Затем вновь отошла и принялась ощупывать пояс. Несколько раз она замирала, по-видимому, пытаясь сообразить, как же ей лучше поступить.

Придя к решению, быстро оделась. Вытянула из планшета пачку долларов, скрутила пояс, грациозно приподнялась на пальчики, тряхнула волосами цвета непроглядной ночи и сделала шаг к двери, уже протягивая руку, чтобы открыть ее.

И вдруг что-то большое и теплое навалилось на нее сзади и потянуло к кровати, зажав ей рот. Через мгновение она увидела глаза Романа. Ее губы под его ладонью пытались растянуться в виноватой улыбке. Взгляд исполнился мольбой о прощении ее глупой женской натуры. Так они смотрели друг на друга. Она лежа, а он, склонившись над ней, упираясь одним коленом в кровать. Она думала, что он сейчас отпустит ее, разразившись руганью. Ну да не беда. Ей не привыкать. А потом вновь воспользуется ее телом, не заплатив ни цента. Но он не двигался, глядя на нее остекленевшим взглядом. Она попыталась пошевелиться и что-то промычала. Уманцев вздрогнул. Тревожно оглянулся.

«Если я ее отпущу, мне отсюда с алмазом не уйти. Она тотчас оповестит, что у меня в поясе зашит крупный камень…»

Он еще раз оглянулся на дверь, взглянул в окно. Светало.

«Надо удирать!» — решил Уманцев и убрал руку с ее рта. Она улыбнулась и хотела что-то сказать, но вместо этого глаза ее полезли из орбит. Она открыла рот, но издала лишь глухой хрип. Шея у нее оказалась тонкой, жилистой… Уманцев даже немного вспотел. Впрочем, может, от непривычки. Мыслей не было. Он не отдавал себе отчета, что душит женщину. Она была для него всего лишь досадной случайностью, которая может помешать ему скрыться. Просто таким образом он пытался изменить сложившиеся не в его пользу обстоятельства.

По телу женщины прошла крупная дрожь, и она стихла.

Роман расправил ее волосы на подушке, прикрыл веки.

Стараясь не шуметь, отошел от кровати, оделся. Спрятал доллары в планшет, застегнул пояс. Подошел к окну, выглянул. На улице не было ни души. Чтобы сбить с толку тех, кто войдет в эту комнату, оставил на комоде десять долларов, как плату за ночлег, и пятьдесят долларов вложил в руку женщины. «Пусть похоронят, как следует», — великодушно решил он и выпрыгнул в окно.

Крадучись, пробрался вдоль стены, пересек проулок между «отелем» и соседним, похожим на сарай, зданием, потом миновал еще несколько подобных и очутился на краю большого поля.

«Куда идти? — возник вопрос. — Да хоть куда, лишь бы подальше отсюда».

* * *

И вдруг Роман завертел головой, с непонятной тревогой вглядываясь в небо. До него донеслось урчание самолета. Он присмотрелся и увидел, что небольшой самолет идет на посадку. Уманцев со всех ног помчался к нему.

Когда он подбежал, из самолета уже выгружали ящики. Он бросился к летчику и, протягивая деньги, принялся горячо просить, указывая рукой на небо:

— Гоу он! Гоу он!

Летчик взглянул на деньги и что-то сказал. Уманцев беспомощно моргал ресницами, жалко кривил губы, бормоча:

— Не понимаю! Ай доунт андестенд!

Летчик усмехнулся и, ткнув его пальцем в грудь, спросил:

— Франсэ?

Роман отрицательно завертел головой и несколько раз произнес:

— Литва! Литва!

Летчик, пытаясь понять, повторил следом за ним:

— Литва. Литва.

А Роман уже махал руками, точно крыльями, повторяя:

— Флай! Флай! — и, вспомнив популярную песню, подпел: — Ап-ап тчу зе екай!

Летчик расхохотался и кивнул:

— O’key!

В это время работники аэродрома закончили дозаправку самолета, и летчик, указав сначала на себя, а потом на самолет произнес:

— Амбриш.

Уманцеву было все равно, лишь бы поскорей удрать отсюда. Нервно улыбаясь, краем глаза следя за дорогой ведущей к полю, он энергично закивал:

— О’кэй! О’кэй! — и полез в кабину.

Но летчик отрицательно помотал головой и жестами объяснил, что сначала он примет груз, перекусит, поболтает с приятелями, а уж потом…

— Ноу! Ноу! — чуть ли не угрожая, затвердил Роман. — Флай! Hay! Флай! — и добавил к предложенным деньгам еще три сотенные купюры. — Hay!

Парень постоял, подумал, что-то крикнул сидевшим неподалеку грузчикам и те принялись заносить какие-то тюки и ящики в самолет. Роман для верности поспешил занять место в кабине. Погрузка уже была окончена, а летчик все болтал с приятелем. И тут Роман увидел, что к полю, размахивая руками, бежит женщина. Он понял, она из «отеля».

Уманцев выпрыгнул из самолета, протянул летчику еще сотенную и крикнул:

— Hay!

Тот причмокнул губами и пожал руку приятелю.

Самолет разбежался и взмыл вверх. Роману было видно, как запыхавшаяся женщина изо всех сил стала размахивать руками, прося летчика немедленно вернуться.

Уманцев испугался, что летчику по рации могут сообщить о случившемся. Но тот вывел самолет на курс и включил музыку.

Спустя два часа самолет приземлился. Летчик повернулся к своему пассажиру и, улыбаясь, сообщил:

— Амбриш.

Роман пожал ему руку и спрыгнул за землю. Это был большой аэродром. Теперь надо было немедленно найти какой-нибудь самолет западной авиакомпании и попросить политическое убежище. Но несмотря на мысли, побуждавшие к действию, Уманцев, совершенно растерявшись, стоял, озираясь по сторонам.

«Как это просить убежище? И на каком языке? О, Господи! Как же быть?»

Он подошел к одному из самолетов. Попытался поговорить с помощью нескольких английских слов и жестов с летчиком. Но тот, усмехнувшись, отрицательно мотнул головой, а когда Роман принялся настаивать, оттолкнул его. Уманцев метался по полю, приставая то к одним, то к другим. Его заметили служащие аэродрома. Они остановили его, попытались выяснить кто он, но ничего не добившись, заставили пойти с ними.

Роман испугался не на шутку.

«Сейчас арестуют, обыщут и все, что я пережил, окажется напрасным». Проходя мимо самолета с красным крестом, он замедлил шаг и завопил:

— Хелп! Хелп!

На трапе появилась женщина лет пятидесяти в форме защитного цвета. Она вопросительно взглянула на Уманцева. Он, вкладывая в голос мольбу, повторил: