Книга Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

– Ага, – вздохнула я. – А на консультации скажут: у вас неоперабельная опухоль, последствия от трех инсультов и скорая смерть. Но если пошептать чуток, но все само рассосется, особенно последняя…

Вера Васильевна растерянно взглянула на меня. А мне стало неудобно. Что это я, в самом деле? Устала, наверно. Или волнуюсь, ведь я сейчас встречусь с папой Владика, который чемто так меня задел… Неожиданно задержавшимся на мне взглядом, чемто еще? Откровенным барством? Или, наоборот, искренностью и беспомощностью? Мне он в целом не понравился, я уже это честно сама себе сказала. Но чтото же мне в нем понравилось? Или в самой себе, когда я с ним общалась… И теперь чтото гонит и гонит к нему снова – проверить, не возьмет ли он снова меня за ногу, что ли? Понимая, что идти туда не обязательно, я все же иду. И сама на себя при этом сержусь. Но при чем тут бедная женщина, которая выживает, как может? Я побыстрее взяла у нее рекламный листочек.

– Конечно, Верочка Васильна. Если кто заинтересуется, я передам.

Она кивнула. И както очень внимательно посмотрела на меня. Так внимательно, что я даже опустила глаза.

– Ей не очень хорошо сейчас, – негромко проговорила Вера Васильевна.

– Кому? – удивилась я.

– Твоей дочке.

Я подумала, что ослышалась.

– Дочке?

Моя бывшая медсестра кивнула.

– А… откуда вы знаете про Ийку?

Она пожала плечами:

– А я и не знаю. Так, увидела чтото… сама не знаю что…

Ох, как же я не люблю того, чего никак не могу объяснить с медицинской точки зрения! В тот момент первое, о чем я подумала, – как тесен мир. Наверняка просто какимто образом Вера Васильевна узнала, что Ийка ушла из дома. И хочет поговорить на эту тему.

На мое счастье, изза поворота появился автобус, и Вера Васильевна радостно воскликнула:

– Шестьсот пятьдесят четвертый! Побегу, Сашуня! Звони, если что!

Только разве «что» – недобро подумала я и побыстрее ушла. Ужасно не люблю, когда ктото вмешивается в мою жизнь без спросу. Наверно, это тоже родом из детства. Родители мои жили замкнуто, и я привыкла, что подруги, если они и есть, существуют на расстоянии, причем очень приличном. С ними можно пойти в парк, погулять во дворе, но главное – не пускать их на некую запретную территорию – территорию семьи. Все, что происходит дома, касается только домашних. А если дома у тебя никого нет, то, значит, никого твоя жизнь и не касается.

Живущие по своим собственным законам мысли вдруг по неведомым для меня дорожкам сомкнулись, переплелись и вытолкнули такую странную мысль, что я даже сбавила шаг. Вот так же, как я шла, погруженная в свои размышления, не слыша Веру Васильевну, когда та пыталась окликнуть меня, так и Гриша не слышит меня. И ничего со слухом у него не происходит. И вовсе он не глохнет. Мальчик – не глохнет! Поэтому обследование, куда Лиля после полугодовых уговоров возила его, ничего не показало. И не надо больше его возить ни в Филатовскую, ни кудато еще. У него совершенно нормальный слух, но не очень обычная способность погружаться в интересующее его занятие настолько, что он практически перестает слышать то, что происходит вокруг. Я ведь об этом уже думала, вернее, было какоето смутное, неопределенное ощущение, а теперь, благодаря встрече с Верой Васильевной, оно сформулировалось в четкую идею.

Я отогнала другую мысль – о том, что неспроста я встретила ее и что это все странная мистика. Никакой мистики для выпускника медицинского вуза, честно сдавшего все практикумы по анатомичке, нет и не может быть. В человеке все предельно ясно. Конечно, кроме одного – того, чего нет ни на одной анатомической карте: где живет душа, как она выглядит, из чего состоит, чем ее можно определить и почувствовать – разве что другой такой же душой.

Незамысловатые эзотерические размышления мои пришлось прервать – я подошла к подъезду дома Владика. Попытки быть с собой откровенной иногда заводят в тупик. Видимо, в природе человека себя обманывать. Например, полжизни не думать о смерти вообще. Или не думать об опасности – невероятное количество вещей угрожает жизни каждую секунду, по крайней мере, городскому человеку, особенно в мегаполисе. И эта мысль блокируется в мозгу нормального человека тонкой и хитроумной системой самосохранения. Как страшно, как опасно жить в большом городе: куча транспорта, много недобросовестных или неумелых водителей, яды, выделяемые в воздух выхлопными трубами, прорытые глубоко под землей тоннели с мчащимися поездами, искусственно вентилируемые и освещаемые… Но я, горожанин, всего этого не боюсь. Если я буду думать о постоянной опасности, подстерегающей меня здесь и там, меня просто раздавит этот страх. И я умру раньше, чем попаду под машину, задохнусь от высокой концентрации диоксида азота или отравлюсь сырой хлорированной водой.

И каждый день я себя обманываю для своего же душевного равновесия. Вот ведь сейчас я несколько раз пыталась честно спросить себя: а что же я иду, что же иду, не позвонив? Только ли мысль о малыше не дает мне покоя или чтото еще? И каждый раз мысли неуловимо разбегались, уводили меня в сторону от вполне очевидного ответа. Хотя правдой было и то, что меня волновало, что будет с этим мальчиком, если мама его не вернется. И что будет, если она вернется…

Я достала телефон и вдруг вспомнила: я сегодня еще не звонила Ийке, даже не пыталась. Ничего себе мамаша – самато… Жалею чужих детей, ночую непонятно где…

Я быстро набрала Ийкин номер. А пока набирала, то поняла – нет, как же, звонила, после приема. А она не брала трубку. Просто бесконечный день, начавшийся засветло у Олега на даче, все тянется и тянется.

Ийка ответила сразу же, как будто ждала звонка – видимо, держала телефон в руке. Правда, ответила както разочарованно – будто ждала услышать когото другого. Или у нее все так действительно неважно?

– Иечка, малыш, как ты?

– Я – нормально, мам, – своей обычной фразой ответила мне дочка, фразой, не означающей ровным счетом ничего.

– Тебе попрежнему нравится у папы?

– Да, конечно. Здесь все очень красиво.

– Ия, я не об этом тебя спрашиваю. Тебе там хорошо?

– Да, хорошо.

У меня было ощущение, что я соскальзываю с невысокой, но очень гладкой и скользкой горочки. Шажок – и назад, еще шажок – и оступилась, чуть не упала…

Я никак не могла ухватить Ийку, проникнуть в ее маленький, несчастный домик, куда она залезла, повесила нехитрый замочек и сидит там одна, страдает.

– Мне нужна твоя помощь, Ия, – решила я зайти с другой стороны, вдруг она хотя бы заинтересуется.

– Я не могу сейчас никому помогать, мама. Ты не понимаешь? Мне и так…

– Что?

– У меня нет времени. Извини. Очень дорогой разговор.

– Для тебя бесплатный, Ия, – вздохнула я.

– Для тебя дорогой, мам, – четко ответила мне Ийка. – У тебя же всегда нет денег. По сто рублей на телефон кладешь.