Книга История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой. Книга 1 - Жозефина Мутценбахер

Мать сказала:

– У меня уже прошло…

– Не беда, – перебил он её, – авось, на тебя ещё раз накатит. – И с неубывающей энергией задолбил дальше.

– Ещё! На меня, в самом деле, уже снова накатывает… ха-ха! От своего мужа я никогда такого не получала… о-о… я умираю… я умираю… я чувствую твой хобот до самого горла… прошу тебя… возьми соски… поиграй моей грудью, пожалуйста, поиграй сосками… так… так… и только продолжай всё время сношать меня…

Экхарт ещё усилил напор:

– Сейчас я, стало быть, имею право играть твоими сосками, а? – шёпотом спросил он. – Сейчас я не слышу, чтобы кто-то называл себя «честной женщиной», так ведь… с сосиской в булке всякие глупости мигом из головы вылетают…

Она счастливо ответила:

– Конечно, только держи её в булке, свою сосиску… только оставь её внутри… а-а, на меня снова уже накатывает, в третий раз… ах, да что там… «честная женщина»… ах, да что там… на меня накатывает… сношай меня, дери меня… а если кто и придёт, мне совершенно плевать на это…

Экхардт неистовствовал на ней и свирепствовал. Он рвал её груди, задирал её к потолку ноги и в какой-то момент я услышала знакомый мне предсмертный хрип:

– Сейчас… сейчас я брызгаю…

– Брызгай же, брызгай! – Моя мать с воодушевлением приняла его сперму. – Ах… сейчас… сейчас я чувствую его… сейчас… как он брызгает… очень тепло проникает внутрь меня… ах, и как же он часто пульсирует… ах, вот это член, вот это член… хи-хи-хи, соски, возьми их… так… у меня тоже подходит… я, несомненно, рожу ребёнка… так много он брызгает… ничего не поделаешь… и как же он ударяет при этом… когда мой муж прыскает, он даже не шевелится… а ты при этом ещё и сношаешь так здорово… так… так… а мой благоверный брызнет пару капель и аттракцион на этом кончается… а-а… а-а… а-а…

Наконец, они затихли и лежали друг на друге совершенно тихо. Всё было позади. Затем Экхардт поднялся, а моя мать села на кровати. Волосы у неё были растрёпаны, неприкрытые голые груди выступали вперёд. Юбки по-прежнему были задраны. Она прикрыла лицо ладонями, но сквозь раздвинутые пальцы смотрела на Экхардта и улыбалась.

Он схватил её за руки, убрал их от лица.

– Мне стыдно, – сказала она.

– Ах, вздор всё это! – отмахнулся он от неё. – Теперь это уже не имеет значения.

– Мой хвостик, мой хороший хвостик! – ласково сказала она, держа его шлейф в руке и с любопытством разглядывая. – Нет, какой всё-таки шлейф красивый… у меня до сих пор не прошло ощущение, будто он всё ещё находится внутри.

Потом она наклонилась и вдруг целиком взяла в рот красную, толстую колбаску Экхардта, которая уже наполовину обмякла. Наш богатырь тотчас же воспрянул и налился прежней силой.

– Давай… посношаемся.

Экхардт вынул шлейф у неё изо рта и хотел снова опрокинуть её на постель.

– Нет… – изумлённо воскликнула она, – ещё раз? Ты действительно сможешь ещё раз?!

– А что в этом такого особенного? – спросил он. – Естественно… ещё раз пять… если никто не придёт…

– Только бы никто не пришёл! – воскликнула мать, – не знаю, я уже совершенно ничего не соображаю… мне этого не выдержать…

– Лучше всего, – заявил Экхардт, – лучше всего было бы, на случай, если кто-нибудь явится, нам вообще не ложиться… давай-ка сядем туда.

Он расположился в кресле, и из его чёрных брюк торчал красный шлейф.

Мать осторожно заняла место в седле, и я увидела, как она запустила вниз руку и сама вставила себе грифель. Вслед за этим она как одержимая запрыгала вверх и вниз:

– О господи, о боже ж ты мой, да так ещё лучше, так намного лучше… о боже ж ты мой, о боже… теперь хобот упирается мне прямо в сердце…

Экхардт пробасил:

– Вот видишь, не заносилась бы так всё время, мы уже давно могли бы совокупляться…

Мать крикнула:

– Возьми меня за титьки, чтобы я тебя всюду чувствовала… держи меня… ах, господи… ах, господи, боже ж ты мой… я уже пятнадцать лет замужем… а никогда так не сношалась… нет… такой мужчина не заслуживает… ах, ты господи… чтобы оставаться честной.

Её груди во время танца взлетали и опускались. Теперь Экхардт схватил их и крепко держал. И то одному, то к другому соску он прижимался с чмокающим, всасывающим поцелуем.

– На меня накатывает… на меня беспрерывно накатывает… у меня в любой момент естество вытечет… ах, ты, славный мужчина… У меня снова подкатывает… уже снова подкатывает…

Продолжалось это недолго, и Экхардт опять начал издавать свой предсмертный хрип. Затем я увидела, как завершающими ударами он высоко поднял мать, груди, которые он при этом крепко сжимал, очень сильно вытянулись, но она этого даже не почувствовала. Она неподвижно застыла и позволила брызгающему стержню глубоко вонзиться в её нутро. Но я смогла заметить, как всё тело ее при этом дрожало, она совершенно утратила дар речи и только едва слышно скулила. Потом она какое-то время лежала в его объятиях точно мёртвая. Наконец они оба поднялись с кресла. Мать опустилась перед Экхардтом на колени, взяла его шлейф в рот и принялась неистово сосать.

И пока его сотрясало от этих ласк, он говорил:

– Ну, надеюсь, теперь мы будем чаще сходиться вместе?

Она на мгновение приостановилась и промолвила:

– В первой половине дня я всегда одна, тебе же это известно…

Экхардт отрицательно покачал головой:

– Но завтра мне уже снова нужно на службу…

Мать тут же нашла выход из положения:

– Тогда я, значит, приду к тебе ночью, когда мой муженёк сидит в ресторане…

– А дети?

– Ах, пустяки, – ответила она, – дети спят…

Экхардт, вероятно, вспомнил в этот момент обо мне и скептически произнёс:

– Никогда нельзя быть до конца уверенным, что дети спят…

– Да нет же, – заверила мать, – они ничего не услышат…

Снова Экхардт, должно быть, подумал обо мне.

– Ой, ли? Впрочем, мне это всё равно, – сказал он.

В продолжении этого диалога мать всё время держала шлейф во рту, вынимая его только, когда говорила. Теперь Экхардт сказал:

– Давай быстренько ещё один номер соорудим… пока кто-нибудь не пришёл…

Мать вскочила на ноги:

– Нет, знаешь ли… знаешь ли… впрочем, разве что быстренько… я не прочь, чтобы на меня ещё хоть разок накатило… но только очень быстренько…

Она навзничь бросилась на постель и подняла юбки.

– Нет, – сказал он, – не так, перевернись.

Он расположил её таким образом, что она, стоя перед кроватью, опёрлась головой о нее и выставила свою корму вверх. Тогда он вонзил в неё копьё с тыла. Она отреагировала только глубоким гортанным звуком, и сразу же вслед за тем простонала: