Книга Дело Нины С. - Мария Нуровская

А их отец… Они часто спрашивают меня про него, и я не знаю, что им сказать. Действительно ли это тот парень, с вечно падающими на глаза волосами? Мы были такие молодые, и ни он, ни я не годились в родители.

А теперь я – мать-одиночка и в целом неплохо со всем справляюсь. Конечно, мне очень помогают отец и сестра, но я стараюсь, чтобы мой голос был решающим, когда речь заходит о детях. Вначале распределение ролей было не столь очевидным. Папа явно хотел не просто быть дедушкой, а заменить девочкам обоих родителей, из меня сделать их старшую сестру. Мне это даже начало нравиться, но Зося считала, что это нехорошо прежде всего для моих дочерей.

– Они должны знать, кто есть кто, особенно в ситуации, когда уже с раннего детства у них нет отца, – доказывала она. – Наш папочка прелесть, но он ничего не

смыслит в воспитании маленьких девочек, он слишком рано вводит их в мир взрослых, относится к ним как к равным и тем самым лишает их детства.

И наверное, в этом была большая доля правды, потому что я заметила, что мои доченьки говорят иным языком, чем большинство детей. Особенно Лилька любила умничать, в ее устах такие выражения, как «уволь меня» или «неужто это не так?», звучали в лучшем случае странно, и я начинала беспокоиться, что, когда она пойдет в школу, дети будут над ней смеяться. Чтобы вырвать девочек из-под опеки дедушки, я отправила их в детский сад. И это, наверное, помогло. Спустя очень короткое время мои дочери стали такими, какими они и должны быть, – подружились с ровесниками, прыгали через скакалку и играли в классики. Зося привезла им из-за границы куклу Барби и кучу нарядов для нее. Лилька и Гапа могли играть с ней часами. И о чудо! – при этом они не ссорились, сидели на полу среди тряпок и обсуждали друг с другом, какую блузку с какой юбкой надеть. Я подумала, что передо мной две маленькие женщины, постигающие секреты моды.

Я не знала, как это новшество воспримет папа, но он довольно-таки безболезненно вернулся к своей прежней роли, много времени просиживал к кабинете, часто в раздумьях, перестал обращать внимание на всякие мелочи – надевает ли он ботинки из одной пары? Зося шутила даже, что он, наподобие римской волчицы, выкормил человеческих щенят и ушел обратно в свою чащу.

Подошло время школы, подготовки к урокам и всего прочего. Но папа уже не вмешивается, я проверяю тетради девочек.

И по-прежнему правлю чужие тексты, которые получаю в издательстве. Однажды секретарша подала мне конверт.

– Письмо? – спросила я удивленно.

– Вам. Из Германии, – ответила она.

Аля написала по прошествии многих лет. Меня это так растрогало, что я вклеила письмо в свой дневник.

...

Дорогая Нина!

Прости за долгое молчание, все это время я пыталась убежать от самой себя и от всего, что было мне близко. Это единственный способ выжить, этакая всеобъемлющая амнезия, я запретила себе ворошить воспоминания и жила одним днем.

Жизнь ко мне немилосердна, она не избавила меня даже от того, что я – еврейка, прошедшая через Освенцим, – оказалась в Германии. И для полного абсурда я живу на втором этаже дома, принадлежащего католическому приходу, а подо мной, внизу, проходят молебны и раздаются песнопения, адресованные не моему Богу…

Должна признаться, что я нашла здесь много друзей, людей, которые помогали мне и помогают, но я помню все, и это мне очень мешает.

Несмотря на отказ от воспоминаний, я часто возвращалась мыслью к нашим совместным прогул-

кам по Краковскому Предместью, Ерозолимским аллеям, и это было для меня как освежающий ветерок в пустыни. Многие люди и многие вещи оказались выметены из моей жизни, но ты, Нина, по-прежнему остаешься для меня девочкой с березовыми веточками в волосах, и эту девочку я хотела бы пригласить к себе.

Я живу в Кёльне, очень красивом городе, расположенном, как и Варшава, на реке, но этот город меня совершенно не трогает, так же как и эта река.

Я уже давно пыталась разыскать твой адрес, потому что не знаю, где ты сейчас живешь, и обнаружила твою фамилию на присланной мне из Польши публикации. Признаюсь, я бы предпочла увидеть ее на твоей книге. Об этом мы тоже поговорим.

Если ты еще помнишь свою старую подружку, то я пришлю тебе деньги на билет и с радостью буду дожидаться тебя в своей комнатушке на втором этаже приходского дома.

Твоя Аля.

Я решила поехать к ней. Девочки были уже настолько большие, что спокойно могли остаться с дедушкой, тем более что в резерве всегда имелась пани Стася.

Аля встречала меня на вокзале, я увидела ее издалека. У нее прибавилось седых волос, и улыбка была другая, немного отсутствующая. У меня появилось даже чувство, что моя подруга не может определить

мое место в своей новой жизни, что я и есть то прошлое, о котором она хотела забыть. Таково было первое впечатление. Уже вечером, когда стих шум голосов внизу, мы начали общаться друг с другом, как раньше. Я показала ей фотографии дочерей, она расспрашивала о них.

– Ты не с их отцом? – поинтересовалась она осторожно. – Я ничего о нем не слышу.

– Нет.

– У вас не сложилось?

– У нас не было шансов что-то сложить, – ответила я. – Он уехал еще до тебя в Израиль, а сейчас может быть где угодно: в Америке, в Австралии…

– Он не общался с вами с тех пор?

Я потрясла головой.

– А ты не пыталась его найти?

– Я не знала как.

– Я могла бы тебе помочь. Отсюда это намного проще.

– Нет, – ответила я решительно. – Пусть все будет так, как есть.

Аля не настаивала, а я подумала, что у меня есть от нее первая тайна. Я не сказала ей, что отец моих дочерей ничего не знает об их существовании. Она бы, думаю, этого не поняла. Наверняка бы считала, что моим долгом было его известить. В рамках приличия. Он был бы вправе тогда решить, как поступить со своим отцовством. Пусть это будет не на моей совести, а на совести тех, кто таким бесчеловечным образом нас разделил.

Я провела с Алей целую неделю, она старалась как могла сделать приятным мое первое пребывание за границей. Я была ошеломлена тем, что видела вокруг. Главным образом краски, буйство красок. Польша с этого расстояния казалась серой, как будто накрытой пыльным мешком.

Но моя подруга воспринимала это совсем по-другому. Когда мы прощались на вокзале, у нее в глазах стояли слезы.

– Ты увозишь с собой все, что мне близко, – сказала она.

Каждое появление Али в моей жизни меняло мою судьбу. Мы долго говорили о том, почему я не пишу, откуда берется во мне страх перед пустым листом.

– Это как боязнь высоты, – заметила она. – Надо закрыть глаза и прыгнуть.

– Но ведь можно набить себе шишек, – ответила я.