Книга Роковое зелье - Елена Арсеньева

Очень хороша, ну очень. И платье ей куда более пристало, чемштаны да кафтан. Косу жаль, небось роскошная была косища… но ничего, эти легкиевьющиеся волосы, которые спускаются на стройную Дашину шейку, ему тоже оченьнравятся, хоть ничем и не напоминают тяжелые прически придворных красавиц. Онусмехнулся, вспомнив: когда Даша – еще в образе Даньки – хлопотала вокруг бесчувственногоиспанского курьера, этого, как его там зовут, не то Алекс, не то Хорхе, –тогда, помнится, молодой царь подумал, что дело здесь нечисто, уж очень мальчиквзволнован… Не иначе за время пути «черногла-азенький» успел приохотитьприглядного, что девка, юнца к некоторым непристойным забавам, которые, послухам, очень в ходу при изнеженном, испорченном, сластолюбивом мадридскомдворе и даже при испанском посольстве в России. При всем своем неуемномлюбострастии Петр к мужеложству относился с отвращением и брезгливостью, апотому был откровенно доволен, что ни «Данька», ни испанский курьер в сем немогут быть повинны.

Император улыбнулся было – но улыбка тотчас сползла с егоуст. Греху содомскому они, конечно, не предавались, но как насчет другого греха– ну, этого самого, первородного, в который рано или поздно впадают всякиймужчина и всякая женщина, вдобавок если они так молоды и так хороши собой, какДаша и этот испанский курьер? И они провели вместе не один день… не одну ночь…Ей-богу, женщина не станет так волноваться за мужчину только по добротедушевной!

Брови Петра сошлись к переносице, уголки рта обвисли. Какузнать, было между ними что-то? Не было? Как узнать?..

А, ладно. Было, не было – но больше никогда не будет!

– Вы вот что, Алексей Григорьевич, – он повернулсяк хозяину. – Не стоит гнать гонца к испанцам. Негоже заставлять посланникатрястись по нашим дорогам без особой надобности. Лучше велите карету снарядитьда отправьте раненого прямиком в Москву. Де Лириа всегда был со мною любезен,нынче я хочу ему любезность оказать.

– Распорядись, Иван, – приказал князь сыну,порадовавшись, что не придется встречаться здесь, в Горенках, с возмущеннымиспанским послом. – Да помягче пусть раненому постелят, перин побольшеположат.

Петру стало полегче на душе. Но все же он больше ни о чем немог думать, как об одном: было или не было?.. Устремился к дому, не сводя глазс Даши, не замечая, что хозяин, князь Долгорукий, который всегда был весьмаочестлив[17] с молодым императором и чуть лине под белы рученьки вводил его в свой дом, никому не уступая чести служитьему, сейчас приотстал и подхватил под локоток Стельку, своего доверенногочеловека и первого среди смотрельщиков за княжеским хозяйством. Крестильное имяего было Гараня, то есть Герасим, однако, с легкой руки князя, никто его иначекак Стелькою не называл: за истовую готовность в стельку расшибиться, только быугодить своему барину, а также за пристрастие к любимому русскому занятию:упиться в стельку.

– Ты это, слышь-ка… – осторожно проговорил АлексейГригорьевич. – Про деньги вызнаешь – мне первому на ушко шепни, не ляпайпринародно. Понял?

– Как не понять, – остро глянул на господинасмышленый Стелька. – Чай, не пальцем деланы…

– Вот и ладненько, – кивнул немного успокоенныйДолгорукий. – А после того, как выбьешь из Никодима все насчет денег,выбей из него заодно и душу. На что она ему такая – подлая да корыстная?

Стелька поклонился с прежним выражением полнейшего пониманияи покорности, да вдруг схватился за голову.

– А девка-то сбежала, – сообщил он с виноватымвидом. – Дочка Никахина. Как ее, Мавруха, что ли? Не уследил я…

– А, леший с ней! – отмахнулся Долгорукий. –Что с нее проку, с убогой? Ты мне, главное дело, с Никахой разберисьпо-свойски!

Стелька опять поклонился и заспешил на конюшню, куда ужеуволокли Никодима, а князь заспешил к дому – слишком озабоченный, чтобызаметить вопиющее нарушение им установленных, строжайших правил: дочьЕкатерина, которой полагалось неотступно находиться при государе императоре,всячески прельщая его своей красотой, неприметно свернула в сторонку и спервакак бы от нечего делать, неспешно, а потом со всех ног устремилась в сад,лежащий чуть поодаль дома. Все подворье и этот сад были окружены высоким ипрочным забором, однако известно ведь, что не бывает заборов без проломов, такчто сбежала не только Мавруха…

Август 1727 года

…Его вели с завязанными глазами, поддерживая под руки, чтобыне спотыкался: ведь оступиться на пути к истине – значит не обрести ее. Алексуслышал, как его спутник трижды стукнул в дверь. В ответ прозвучали три глухихудара молотом по столу. И раздался голос, в котором он узнал голос Джеймса:

– Кто там?

Алекс, не мешкая ни мгновения, ответил, как учили:

– Человек, который желает иметь и просить участия вблагах этой достопочтенной ложи, посвященной святому Иоанну, как это сделали доменя многие братья и товарищи.

Двери распахнулись. Алекса вновь взяли под руки и триждыпровели вокруг комнаты. Рядом поднялся шум и стук, и потом голос мастера:

– Подтверди свое желание сделаться вольным каменщиком.

– Подтверждаю, – ответил Алекс, чувствуя, чтонетерпение переполняет его. Он был предупрежден, что, пока повязка не сорвана сглаз, еще есть время отступить, отказаться от вступления в орден и удалиться,не изведав тайны его символов, которые навеки обрекут его на повиновениеуставам масонов. И сейчас он не знал, что крепче удерживает его на месте:искреннее желание довести ритуал до конца, обрести истину – или безошибочноечутье того, что Джеймс все равно не позволит ему уйти далеко… –Подтверждаю!

– Покажите ему свет! – приказал мастер, и с глазАлекса сдернули повязку.

Он не зажмурился – только сильно прищурился после полумрака,глядя на братьев, которые окружили его с обнаженными мечами, направив острия вего грудь. Лица их были серьезны и отчужденны настолько, что Алекс с трудомузнал Джеймса.

Ему дали время оглядеться. На полу ложи был нарисован меломсимволический чертеж основания Соломонова храма. Три горящих свечи стояли вцентре чертежа, образуя треугольник. Алекс понял, что именно вокруг этогочертежа его и обводили трижды, поставив так, что он находился теперь на нижнемконце его.

Мастер стоял на востоке – на груди у него висел наугольник,на столе лежала Библия, открытая на Евангелии от Иоанна.