Книга Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон

Либеральные профессора и студенты его освистали, как соловьи-разбойники. Кое-кто даже предложил визитеру вернуться туда, откуда приперся.

Я тогда не сдержался от такой нелюбезности. Не вставая с места, многосерийным русским матом выразил восхищение от выступления неистового Вениамина.

— Сволочи, опомнитесь! Перед вами стоит славянофил с человеческим лицом! — гремел мой голос от одного края кампуса до другого.

Так я совершил гражданский подвиг: публично и лично защитил иностранного писателя перед всем честным университетом.

После лекции Веня пожал мне руку.

— Роланд Роландович, вы какой нации будете?

— «Нация — это группа людей, объединенных заблуждениями о своем прошлом и ненавистью к своим соседям», — процитировал я Ренана и добавил чуть ли не стихами, — зачем, мой друг, блуждать и ненавидеть?

Варикозов восторгся.

Я пригласил его поселиться у меня. Mi casa es mi casa.[126]Мы сожительствовали две недели. Конечно, не взял с него ни цента: недаром я от русской матери родился. По вечерам сидели на веранде, курили «Capri» и научно беседовали. Об истории трепались, друг другу проклятые вопросы задавали. Оказалось, я Варикозова с полуслова понимаю. Он начнет говорить, а я тут же перебиваю и завершаю его мысль. Сошлись оригинальными характерами!

Благодарный Веня начал заниматься со мной психоанализом по методу Василия Розанова. Каждую ночь мой новый друг выводил меня в сад на лунный свет. Вместо фрейдистской кушетки я ложился на скамейку, и русотерапевт допрашивал меня про маму, жену и любовниц. На эти вопросы я отвечал информативно, но сдержанно, подтверждая его диагноз, что на розановской шкале сексуальной прогрессии я — твердая девятка.

Так началась наша дружба, которая очень мужская. Теперь каждый раз, когда я в Москве, Веня Варикозов от меня ни на шаг. Но расскажу все по порядку: не хочу фабулу с сюжетом мешать, как модернист в мудреном романе.

* * *

Внимание, преамбула закончилась. Возвращаюсь в настоящее время — четвертый год путинской эры.

Итак, подкуплен последний архивист, прочитан последний документ, сделана последняя фотокопия. В тусклый октябрьский вечер хлопнул дверью пригородной хрущобы, в которой разместилось собрание литературных документов. Празднуя мой уход, бдительный милиционер, охраняющий рукописные сокровища, ласково сделал мне «на караул».

На следующее утро я был уже готов к заветному путешествию в прошлое моего семейства. 100 000 acres, here I come![127]

С портативной котомкой за спиной спустился в фойе бордель-гостиницы. Там, как всегда, сновали члены мафии и запоздалые дамы ночи. Разрезая плечом преступную толпу, вышел на Тверскую, где уже не одну минуту маятником качалась сутулая борода моего приятеля.

Варикозов составил для меня насыщенную программу. Первое: выступление на крестьянском митинге. Второе: концерт художественной самодеятельности детей и взрослых. Третье: деловой ужин с отцами деревни. Четвертое: молебен в церкви. Пятое: посещение усадьбы фон Хакенов (ныне краеведческий музей).

Если вчера моросил дождь, то сегодня погода подтянулась. Был один из тех ясных осенних дней, когда к Пушкину приходило вдохновение и он писал еще одно стихотворение на лицейскую годовщину ностальгическими пентаметрами. Городской воздух веял чем-то пряным. Мне хотелось вырваться из плена асфальта и бетона, чтобы разлечься на засыпающем теле матушки-природы. Кровь кипела, члены зудели!

Верный друг повез меня в фамильный Heimat[128]на малотиражной автомашине «Запорожица». Она была, как желток, желта. Веня оснастил ее патриотическими суразностями. Сиденья устилали овчинки, вместо волана из пульта управления торчала березовая баранка, а на антенне развивалась небольшая хоругвь с ликом Хомякова.

Неудобно рассевшись на узком сиденьи солнышко-машинки, я закурил и кивнул: можно отправляться в путь. Варикозов осторожно отрулил от обочины и стал выжидать момента, чтобы присоединиться к потоку автомобилей, мчавшихся по Тверской.

Два американских туриста фермерского вида, жевавшие у дверей «Макдоналдса», сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к машинке, чем ко мне с Варикозовым. Среди уличного шума я уловил знакомые среднезападные интонации.

— Check out that wheel, man, — сказал один другому. — Have you ever seen anything like it? What do you think, could that wheel make it to Kanzas?[129]

— Are you kidding?[130]

Я спустил стекло и взмахнул сотовым телефоном «Nokia 6320».

— Just one call, and you’ll become what you are eating![131]

Фермеры поперхнулись. Радостный русопят нажал на газ. «Запорожица» задребезжала, закачалась и устремилась вперед.

Скоро Москва была за моими мускулистыми плечами. Аховый автомобиль мчался в неизвестность. Lá vão os pés onde quer o coração.[132]По лесным ушибам и шоссейным распутьям ехали-ехали, разговаривая о высоком, среднем и низком.

Зашла речь о недавней телевизионной передаче «Мисс Лужники-2003», смутившая национал-целомудренные чувства Варикозова.

— Бритоногие, понимаешь, по сцене расхаживают. Каблуки, бикини, косметика. Жопами вертят, понимаешь, а народ голодает. За державу обидно!

— Не вижу связи между этими фактами.

— Будь моя воля, запретил бы половые сношения после тридцатилетнего возраста. Это же омерзительно, когда взрослые люди трутся друг о друга на потных простынях, вместо того чтобы духовно очищаться перед путешествием на тот свет.

— А спад населения в России?

— Не могу поступиться принципами!

Возбужденный Веня крутанул баранку так, что «Запорожица» встала на дыбы и запрыгала по шоссе, как кенгуру. Позади раздался децибеловый вой сирены. Я невозмутимо оглянулся: на машинку наезжал бронированный «БМВ» мафиозного владения и управления. Я невозмутимо сделал неприличный жест, и лимузинный преступник, ошеломленный моей смелостью, обогнал «Запорожицу», не убивая нас.

Я включил радио. В кабинке машинки зазвучал шальной шлягер, который в конце прошлого века пела вся Москва.