Книга Горизонт края света - Николай Семченко

Ещё в Якутске, впрочем, Владимир Владимирович наслышался от бывалых людей, что на краю света живут огненные люди, которые питаются камнями и забавляются в игры с молниями. Ещё они ездят на лошадях под землёй. И когда те гиганты-жеребцы встряхивают на себе седоков, то случается великое трясение земли. Но разве можно верить этим сказкам? А тут, на тебе, Ома как будто всерьёз что-то знает о неведомой Огненной земле. И что же это за страна такая удивительная, Камчатка?

В конце июня, оставив позади истоки реки Тигиль, горные перевалы и сияние белых ночей, казаки вышли к речке Кануч. Она впадала в глубоководную Камчатку.

Встречь Солнца

(Записки И. Анкудинова. Продолжение)

Кайнын[38]-грабитель

Мелкая речушка – куропатке хвоста не замочить – была редкостной упрямицей: нет чтобы бежать ей прямо – свивалась, как змея, в бесконечные кольца, и нам пришлось раз десять, если не больше, переходить её вброд. Вдали поднималась цепь сопок, вся долина перед ними колыхалась волнами зелени, расцвеченной яркими розовыми мазками – цвёл кипрей. Картину немного портили высохшие старые лиственницы – с них начинался реденький лесок.

Утомлённые, мы не сразу заметили, как потемнела синева сопок, и краски тундры померкли, постепенно приобретая лиловый цвет – будто промокашка впитывала в себя пролитые чернила. С севера стремительно наползала тяжелая мрачная туча. Нет-нет да пробивался сквозь неё сноп солнечных лучей, и тут же всё вокруг ослепительно вспыхивало малахитом трав и голубизной воды. Но туча надвигалась неукротимо, в её нутре свивались и развивались клубки молний, и в поразительной тишине слышалось их хриплое шипение.

– Скорей, вон к тому холму! – крикнул Лёша, и мы побежали, но всё-таки не успели растянуть палатку – поднялся резкий, холодный ветер, и туча, неожиданно резво прыгнув вперёд, закрыла полнеба и немедленно опустила серебристую завесу дождя. В ту же минуту мы промокли до нитки.

Ветер урчал в траве, трепал чахлый кустарник, прижимал к земле карликовые берёзки. Промокшая куртка леденила тело, в ушах противно завывало, и мы порядком продрогли прежде, чем поставили палатку в затишье сопочки. Дождь усиливался, и, похоже, ему не предвещалось ни конца, ни края.

Кое-как развесив мокрую одежду, мы забрались в кукуль – в нём двоим, конечно, было тесно. Ничего, зато – не в обиде! Разговаривать не хотелось, только бы согреться, согреться…

Палатка с развешанной в ней одеждой, грязными сапогами и мокрыми, провонявшими потом рюкзаками, конечно, не являла собой уютное гнездышко. Озирая её и медленно согреваясь, отчего-то вспомнил, как Вэ И время от времени проводит «курс воспитания». Стоит ему заметить, что на моём рабочем столе скопилось много бумаг и папок, как он быстро проходит в свой кабинет – несколько минут оттуда слышится его сердитое сопение (перегородка-то картонная!), потом, осторожно покряхтывая, шеф подходит к двери и, просунув в её проём голову с торчащими ушами (это от того, что стригся он всегда коротко), интимно произносил:

– Игорь, зашли бы вы ко мне!

Бояркина, не скрываясь, прыскала в кулак, но тут же придавала лицу самоё серьезное выражение и произносила в пространство:

– У вас, Игорь Алексеевич, право, всегда эдакий художественный беспорядок…

Вэ И смотрел на её стол, но придраться было не к чему: Светка отличалась необыкновенной аккуратностью, каждая мало-мальски пригодная для дела бумажка укладывалась в соответствующую папку, и она никогда не тратила время на поиски нужных материалов. Аккуратистка!

Вэ И закрывал за мной дверь, молча показывал на кресло и становился у окна с аккуратными фуксиями на подоконнике.

– Всё вокруг должно лежать и стоять на своём месте, – начинал он.

Когда он говорил про это «лежать и стоять на одном месте», меня разбирал неприличный смех, и приходилось прикрывать губы ладонью, чтобы Вэ и не думал, будто я издеваюсь над ним.

– Человек не должен тратить время на поиски вещей, которыми обладает, – продолжал Вэ И. – Неужели это трудно понять?

– Исправлюсь, – в который раз обещал я. – Просто – некогда…

– Не исправишься, – в голосе Вэ И слышались неподдельные нотки печали. – Такой у тебя характер: хватаешься за всё, и не понимаешь, что незачем это делать и незачем далеко ходить – всё равно не охватишь всего…

Какой-то мрачной философией веяло от этих слов. Вэ И не останавливался на этом и продолжал:

– Ты как наш заяц Тишка… Постелешь ему соломки в уголке, а он выгребет её из-под себя в сторону. Придётся холодный пол не по нраву – забирается на соломку и опять: ширк-ширк её по сторонам! Так и ты: то сюда бумаги пихнёшь, то туда затолкаешь, а хватишься нужной – и нет её под рукой…

Заяц Тишка – притча во языцех. Когда его подарили Зое Антоновне, он был совсем маленьким – эдакий белый крошечный комочек. Его тут же, как кошку, начали приучать к порядку: чтобы спал в углу, не оставлял, извините, чёрных катышков, где попало – производил бы свои деликатные делишки на специально расстеленной газетке и т. д.

Ясное дело, дикий зайчонок поначалу и вёл себя соответственно, и всё-таки чета Колобовых умудрилась привить ему некоторые приличия. Но на Тишку иногда что-то находило: он упорно выгребал из-под себя травяную подстилку, раскидывал её по комнате и носился как угорелый. Может, ему хотелось выскочить из надоевших четырёх стен и убежать на волю в тундру? Легко ли дикой зверушке терпеть регламент, установленный человеком?

Зачем всё это вспомнилось? Наверное, потому, что Вэ И вёл непонятную мне жизнь: редко покидал Каменный, не любил долгих путешествий, не ходил в выходные дни в тундру и даже отказывался от отпусков. Сначала я объяснял такое поведение страстью к работе, пока Зоя Антоновна не объяснила, что хорошая жизнь возможна только на «материке» – вот они и готовятся к ней: в банке уже лежит приличная сумма, внесен пай в какой-то строительный кооператив в Анапе, накуплен целый шкаф хороших книг: сейчас, правда, читать их некогда, а на старости лет времечко будет…

Жизнь взрослого человека – продолжение его детства. Наверное, маленького Колобова и Колобову-кроху учили, что спешить не нужно, что они ещё многое увидят и узнают, что главное – всяческое благоразумие и благополучие. Мои беспечные родители возили меня из одного посёлка в другой, нередко мы оседали и в больших шумных городах, и везде было так много замечательного и интересного, и как много хороших людей осталось в памяти. Только однажды мы долго жили, целый год, на одной небольшой железнодорожной станции, и мимо неё проходили поезда, всё мимо, мимо. А так хотелось, чтобы локомотив остановился! И тогда… А что тогда? Всё равно я бы не запрыгнул на подножку вагона: слишком мал был, да и нужен ли проводнику безбилетник?

А кочевую жизнь мы вели не из-за прихоти: отец был монтажником-высотником. Мне нравились эти бесконечные перемещения по стране, и хотел я тогда быть только путешественником. В дороге человеку открывается весь большой и яростный мир, и только в пути он узнает себя настоящего…