Книга Домашние задания - Якоб Аржуни

Многие преподаватели прыснули, а двое-трое недоверчиво засмеялись. Лишь один сказал: «А у меня тоже», после чего сидевшие рядом на него шикнули.

— Вероятно, вы понимаете, что у кого-то может лопнуть терпение. Тем более что и дед, и дядя Оливера погибли на войне и что у Оливера особое отношение к этой теме… Я думаю, можно ограничиться простым предостережением Оливеру, и этого будет вполне достаточно. Правда, о Соне Кауфман и ее матушке мы должны подумать серьезнее. Мне, во всяком случае, вовсе не хотелось бы в ближайшее время вновь сражаться с ней на лекциях в следующем классе. И тем более подвергаться оскорблениям и угрозам со стороны ее матери лишь оттого, что некоторые мои формулировки ей не нравятся. Она собирается обратиться в газету, чтобы «всё» — уж не знаю, что скрывается за этим словом, — предать гласности, вывалять нашу гимназию в грязи. Вот так манипулируют конфликтами в семействе Кауфман.

Линде покачал головой, как бы показывая, что ему это происшествие все еще непонятно. Кто-то рядом прошептал: «Сразу видно, все женщины от него без ума», но это не сбило его с толку. Правда, он решил, что позже выяснит, кто этот шутник. Говорить такое, когда его сын лежит в коме!

— Как бы то ни было, урок закончился тем, что Соня вывела из себя еще и Корнелиуса Хоэнру — нормального, спокойного, разумного школьника — тем, что она во время обсуждения преступлений немцев в Третьем рейхе и в связи с этим особой ответственности немцев перед евреями ясно дала понять, что ей наплевать на судьбу палестинского народа. А большинству из вас, вероятно, известно, что Корнелиус и Пабло состоят в «Эмнисти Интернешнл» и занимаются в основном положением в оккупированных палестинских районах. Это означает, по крайней мере, для меня, что они служат сегодня делу защиты прав человека и толерантности, которых так не хватало миру семьдесят лет назад. А всем известно, сколько это принесло страданий. И теперь я подхожу к тому, что же послужило причиной несчастного случая с Пабло, а затем хотел бы обратиться к вам с личной просьбой.

Линде взял со стола картонную папку и, продолжая говорить, вынул из нее фотографии обезображенных трупов и улиц, заваленных обломками домов.

— В четверг Пабло был в Мангейме на демонстрации против политики Израиля на оккупированных территориях. Предполагаю, что многие из вас за годы знакомства с ним поняли, какой это впечатлительный и чувствительный к несправедливости юноша. Пабло никогда не мог смириться с тем, что некоторые люди, обладающие властью, господствуют над другими и угнетают их, он убежден, что все люди равны и имеют одинаковое право на свободу и счастье. А теперь посмотрите, с какими свидетельствами варварского насилия Пабло вернулся после демонстрации домой. — Линде поднял над головой пачку фотографий. — Я не знаю, от кого он получил эти снимки, знаю лишь, что они были разбросаны по его комнате как бы в приступе отчаяния, и могу себе представить, как он был потрясен увиденным. Кто хочет посмотреть — пожалуйста.

Линде положил пачку перед своим соседом по столу, который нерешительно взял снимки, просмотрел и передал дальше.

— Это документы израильского оккупационного террора. Неудивительно, что восемнадцатилетнего юношу, который годами борется за то, чтобы положить конец этому террору, при виде таких снимков охватывают чувство полной бесполезности его усилий и глубокое отчаяние. Рядом с фотографиями я нашел в комнате Пабло рюмку и пустую бутылку из-под коньяка. Я не могу вам описать, как чуть было не обезумел от предчувствий. А потом вечером звонок из полиции…

Линде сжал губы и закрыл глаза. Когда он их открыл, то увидел на лицах вокруг ярость и искреннее сочувствие.

— И поэтому моя просьба, или назовем это сентиментальным, возможно, даже суеверным желанием: в честь Пабло и в знак того, что его усилия все же не так бесполезны, и чтобы его обрадовать, когда он… — Линде запнулся, — вскоре, как сказал врач, вновь придет в себя, я бы очень хотел — эту идею подал мне, конечно, Пабло — заключить договор о партнерстве между нашей гимназией и какой-нибудь школой в секторе Газа. Это будет нашим протестом против ежедневно расширяющейся, разрешите мне эту небольшую полемику, израилизации Ближнего Востока. Причем этому договору надо присвоить имя Пабло. Его имя для такого дела — думаю, лучшего поздравления с его возвращением к жизни он вряд ли мог бы себе представить…

Линде глядел искоса в окно, тяжело дышал и, казалось, едва сдерживал слезы. При этом от него не ускользнули изумление и секундная растерянность коллег, не знавших, как им реагировать на его предложение. Сердце Линде тревожно забилось. Чем дольше длилась тишина, тем яснее он видел себя покидающим Рейхенхайм навсегда.

Пока не услышал первый стук. На их собраниях был такой обычай: согласие выражалось постукиванием костяшками пальцев по столу. Следом раздался второй, потом третий, четвертый, и вскоре уже стучал почти весь зал. Линде едва верил своим ушам. Он медленно повернул голову и взглянул на стучавшую, кивавшую ему, демонстрировавшую согласие с ним толпу. По его телу побежали мурашки, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы не просиять от счастья. Вместо этого он отрешенно улыбнулся, показывая, что никакое самое дружеское одобрение не может по-настоящему облегчить его горе, и молча кивком головы поблагодарил всех.

Мало-помалу стук затихал, пока Брунс звоном колокольчика не утихомирил последних неугомонных сторонников Линде. На многих лицах было такое выражение, словно они не только удачно обогнули риф, но при этом еще и спасли несколько утопающих.

Только один, Георг Лан, преподаватель физкультуры — Линде обратил на него внимание сразу в начале постукивания, — не только не последовал примеру большинства, а совсем наоборот: с вызывающе холодной миной он скрестил на груди руки и пристально глядел на «постукивателей», как бы не веря своим глазам. Не дав Брунсу открыть рот, он поднял руку, прося слова.

Брунс озадаченно взглянул на него, но тут же отвел глаза.

— Ну, дорогой Йоахим, дорогие коллеги, я думаю, после этой, я бы сказал, волнующей речи мы перенесем остальное на завтра и на этом закончим…

Все видели поднятую руку, и многие, как заметил Линде, были удивлены этим и хмурили лбы.

— Тогда нам необходимо на всякий случай посоветоваться насчет Сони Кауфман и ее матери. А что касается инициативы «Пабло Линде», так мы ее пока назовем, то я уверен, что мы найдем разумный и финансово доступный путь. Во всяком случае, я считаю это замечательной идеей и для репутации нашей гимназии как общественно активного, смелого и современного учебного заведения… Да, что вы хотите сказать, Жорж?

Лан опустил руку и спросил Брунса:

— Я все-таки хотел бы знать, как насчет обвинения Йоахима в том, что он ухлестывал за своей дочерью?

— Но, Жорж… Это же теперь… — Брунс растерянно поглядел в зал.

Церке, преподаватель химии, поспешил ему на помощь:

— Йоахим же подробно объяснил, откуда взялось это абсурдное обвинение — ну что такое, в самом деле! Кроме того, я не думаю, — Церке обернулся к Лану, — что сейчас подходящий момент для каких-либо поспешных проявлений политкорректности. Для этого история Йоахима и впрямь слишком сложна.