Книга Аномалия Камлаева - Сергей Самсонов

На заводе работало что-то около ста тысяч человек, и завод был как «город в городе», а отец — чем-то вроде полновластного барона, номинально подчиненного условному королю.

Матвей вытащил табурет на середину кухни и уселся на него с поджатыми ногами.

— Мам, — сказал он, отхлебывая кефир из граненого стакана и стирая тыльной стороной ладони белые кефирные усы, — я сегодня вечером на день рождения пойду? К Генке Кошевому? Только это… у него сегодня занятия поздно кончаются… и все это действо праздничное, оно тоже поздно начнется…

— Поздно — это во сколько? — спросила мать, продолжая орудовать ножом и сдувая со лба упавшую прядь.

— Поздно — это в семь часов.

— В семь часов дни рождения обычно заканчиваются, но никак не начинаются. Почему бы вам это самое действо на завтра не перенести?

— Ну, так все условлено уже. Народ уже, мам, собирается.

— А когда ты собираешься вернуться?

— Часов в двенадцать, я думаю. Ну, или в половине первого.

— Ты с ума сошел?

— Ну почему «с ума»? Почему так сразу и «с ума»?

— А ты не подумал о том, что я места себе не находить буду, думая о том, где ты находишься и что с тобой происходит в два часа ночи? Тебе завтра к девяти — в училище, ты об этом, я надеюсь, еще помнишь? Что вы там собираетесь делать в половине первого ночи?

— В половине первого ночи, мам, я собираюсь вернуться домой.

— Не цепляйся к словам, не фиглярствуй! Что вы будете делать? Пить вино? А потом в половине первого ночи ты поплетешься через весь город домой — навеселе?

— Мам, я когда-нибудь приплетался домой пьяным?

— Нет. Но это потому, что мы тебя контролировали.

— Да когда вы меня контролировали?

— Ты что, издеваешься?

— Я сам себя контролировал. Мам, ну какое вино? Ты Генку Кошевого не знаешь?

— Значит так, сейчас придет отец, вот у него и спрашивай разрешения. А с Геной Кошевым я обязательно поговорю.

— Поговори, — согласился Матвей ничтоже сумняшеся. «Ишь ты, как все рассчитала, — подумал он. — Знает, что отец наверняка упрется, вот и вешает на него».

Бесцельного прожигания времени отец не одобрял. Всем, что относилось к «разгульному образу жизни», брезговал. Не принимал до желчного шипения — ресторанов, баров, стиляжек, калдырей и подвыпивших молодых людей… А сам, что называется, работал по 25 часов в сутки. Вот уже пятнадцать лет как под отцом были сотни тысяч, миллионы рублей, за которые он отвечал и чья бесплотная денежная масса должна была превращаться в нескончаемый поток автомобилей, сходящих с конвейера. Астрономические цифры бюджетов и подсчетов, неукоснительные требования министерских планов, усилия сотен реальных людей — все эти бесплотные, призрачные величины он должен был в своем кабинете привести к единственно возможному равновесию, к идеальной гармонии. К несомненной вещественности советских «Фордов» и «Фиатов» — вопреки непроходимой тупости министерских «козлов», нерадивости своих рабочих и главным требованиям марксистско-ленинской экономики.

Заслышались скрежет и щелканье дверного замка, дверь раскрылась со стуком, за которым последовали пара-тройка увесистых шагов и шлепок тяжелого, разбухшего портфеля. В коридоре возникла грузная фигура отца, и Матвей углядел из кухни крутолобую голову, обритую наголо по бокам и лысую в темени. Брюзгливое лицо увидел он (со стекающими вниз носогубными складками), лицо, неуловимо чем-то похожее на ощеренную морду того клыкастого льва, что красовался на пряжке отцовского ремня. «Природный русак», в своем облике отец имел нечто явно восточное. (Откуда взялась их такая странная, а вернее, не вполне русская фамилия, Матвей не знал. А вот жестким черным волосам отца, нездешней свирепости черт и легкой раскосости находилось вполне рациональное объяснение: еще в прошлом веке один из рязанских помещиков, которому принадлежали крепостные предки Камлаевых, где-то выторговал бурятскую девочку, а когда та подросла, выдал замуж за русского мужика — таким образом, дед Камлаева-старшего наполовину был бурятом. А дальше все случилось в точном соответствии с законами Менделя, согласно которым основные признаки скрещиваемых особей одинаково проявляются у разных поколений потомков первоначальной пары. Так у русских обликом, русоголовых отца и матери вполне может родиться черноволосый, раскосоглазый ребенок. Что касалось самого Матвея, то он и вовсе получился ни рыба, ни мясо, не русским и не бурятом, потому что предки его — уже по материнской линии — обрусевали, онемечивались, затем обрусевали вновь, и в жилах Матвея намешано было такое множество кровей, как будто природа производила генетические эксперименты, не до конца уверенная в том, что именно желает получить в итоге, и не вышвыривала Матвея безраздумно в жизнь, но выводила, как выводят породу лошадей или охотничьих собак, тщательно подготавливая появление нового вида. Тогда еще мало говорили о том, что станет впоследствии ходульной истиной, о том, что якобы смешение кровей дает в потомстве чрезвычайно одаренного ребенка, гениального уродца с абсолютным слухом и наделенного способностью извлекать квадратный корень из номера автомобиля.)

— Кольцова сняли, — объявил отец, снимая на ходу пиджак и открывая толстенную, широкую спину, массивные плечи со вздувшимися под тонкой тканью рубашки буграми мускул, — туда ему и дорогу, козлу.

— А твой сын сегодня дома ночевать не собирается!

— И куда это он намылился?

— День рождения у Генки Кошевого, — доложил Матвей.

— Ну, раз день рождения… — протянул отец, все еще увлеченный снятием Кольцова и прикидывавший возможные последствия кольцовской погибели. На той совсем не шахматной, гигантской доске, на которой играл отец и которая была уставлена заводскими корпусами с населявшими их живыми людьми, происходила сейчас поспешная перестановка сил, фигуры сдвигались, расходились, смыкались, группировались по новому принципу, и отец, по всей видимости, становился ферзем, но и в новом, ферзевом, статусе ему нужно было к кому-то примкнуть, от кого-то откреститься, найти себе новых союзников…

— И это все, что ты можешь сказать? — спросила мать негодующе.

— Я могу сказать, что, если завтра он придет домой на подгибающихся ногах и с серым лицом, этот день рождения окажется для него последним. Он должен уже за себя отвечать. Я, между прочим, в его возрасте… — тут отец подошел к Матвею и подозрительно оглядел с головы до ног, как будто сличая с самим собой тридцатипятилетней давности, — в одиночку в город подался. Так что пусть отваливает.

И Матвей испытал острый приступ благодарности отцу, но совладал с собой и внешне остался невозмутимым, лишь плечами пожал — мол, что и требовалось доказать.

Через полчаса он, переодевшись в подъезде и сунув мешок с совпаршивовскими штанами в узкую щель за мусоропроводом, уже летел на назначенное место встречи, упиваясь открывшейся вседозволенностью, «Вранглером. Блю белл», золотыми ободками сигарет марки «Друг», крепким дымом, от которого кружилась голова и тело становилось невесомым… а больше всего восхищаясь невозможной близостью к совершенно иной форме жизни, которая еще вчера представлялась ему недоступной и в которую он должен был с минуты на минуту вступить. Добравшись до первого телефона-автомата, он впрыгнул в кабину, сунул в прорезь продырявленную двушку на бечевке и набрал домашний номер Генки Кошевого.