Книга Добрый доктор - Дэймон Гэлгут

Занеле с грохотом отодвинула стул.

— Не надо, — сказала она. — Не говорите так.

Но меня было уже не удержать:

— Это почему же? Вы не в силах смотреть правде в глаза? Ну конечно! Идеи всегда красивее жизни. Но рано или поздно реальный мир всегда берет верх. Лоуренс это узнает. И вы узнаете, когда вернетесь в Америку и выкинете на помойку свои африканские наряды и липовое имя.

— Да вы просто дерьмо!

— Взаимно, — сказал я.

Она вскочила и стремительно вышла. Я остался за столиком — крошил кубик льда, размышлял о том, как быстро все пошло наперекосяк. Меня переполняла холодная, бесстрастная злоба. Я был обижен не на Занеле, а на Лоуренса. Мне даже пришло в голову, что само уже сочетание слов «Лоуренс Уотерс» содержит в себе вещи несовместимые: непостижимость и заурядность, банальность и непосредственность. И это смешение глубоко меня уязвляло.

Но вскоре мой гнев улегся. Вместе с ним отхлынуло и самодовольное упоение моей выходкой. Я попросил у Мамы поднос, расставил на нем наши стаканы и тарелки и пошел наверх. Но на мой стук Занеле не отозвалась. За дверью стояла настороженная тишина.

— Умоляю вас, — сказал я. — Я черт-те что наговорил. Мне очень совестно. Я пьян. Я не имел права…

— Проваливайте, — раздалось наконец из номера.

— Не могу. Я не могу вернуться и сказать Лоуренсу, что я вас оскорбил.

— Мне плевать. Плевать мне и на вас, и на Лоуренса. Судя по всему, вы с ним друг в друга втюрились. Вот и проваливайте оба из моей жизни.

Впервые за много лет я потерял дар речи. Должно быть, мое изумление каким-то образом передалось через дверь, поскольку в наступившей тишине я услышал скрежет отодвигаемой задвижки.

Немного помешкав — потрясение было слишком сильным, — я подхватил с пола свой поднос и вошел в номер. Там было сумрачно. Комната освещалась лишь светом, просачивающимся через окно из дворика. Убогая мебель была мне отлично знакома — ведь я здесь когда-то жил. Узкая односпальная кровать, стол, два стула, раковина в углу. Занеле сидела за столом у окна. Меня удивил ее собранный, чопорный вид. Я подошел к столу и опустил на него поднос.

— Что ж, — произнес я после долгой паузы.

— Простите меня, пожалуйста.

— Какой мы нашли великолепный способ провести время.

— Я вся на нервах, — произнесла она. — Ума не приложу, что мне делать. Просто выть хочется. Все кончено, правда? Между мной и Лоуренсом все кончено. Если вообще что-то было.

Я сел напротив нее за стол. Мне было нечего ответить. Не вечер, а какой-то беспорядочный клубок эмоций. И сколько его ни распутывай, концов не найдешь. Снаружи доносились голоса и смех. На столе лежала фотокарточка: она и Лоуренс в пустыне, улыбаются в объектив. Я взял фото в руки, поднес к окну.

— Здесь у вас вид счастливый, — заметил я.

— Просто тогда мы работали. Для него счастье — это работа. Работа, но не я.

— А он? Он для вас — счастье?

— Не знаю. Наверное, нет. Уже и не помню.

— А ну-ка постарайтесь поесть, — сказал я материнским тоном.

— Я не голодна. Простите, со мной черт-те что творится.

— Ничего-ничего. И вы тоже меня простите. Простим друг друга.

Она все еще сердилась, но ей уже не хотелось ни на кого набрасываться. Она сидела сгорбившись. Поникла, как парус в безветренную погоду. В тишине слышалось лишь ее дыхание. Внезапно ее осенило.

— Давайте сходим… хоть куда-нибудь, — сказала она. — Здесь сидеть… такая духота.

— Но куда мы пойдем?

— Не знаю. Неужели некуда?

— В принципе некуда. Можно покататься на машине.

— Ну, это крайнее средство.

— Крайнее средство — для нас самое оно.

Она тихо, невесело рассмеялась.

— А что это там такое, — спросила она, — большой дом на холме?

Я тоже смотрел на это здание — готический галеон, занесенный на гору потопом.

— Дом Бригадного Генерала.

— Что за Бригадный Генерал?

— Большая шишка местного масштаба. Бывший диктатор бывшего хоумленда. Того самого, в столице которого мы находимся.

— И где он теперь, этот Генерал?

— Ну-у… вопрос сложный. Смотря кого слушать. Одни думают, что он умер. Другие говорят, что ничего ему не сделалось, он переправляет через границу в обе стороны все, что угодно: иммигрантов, оружие, краденые ценности. Работающий пенсионер, так сказать. Эти ребята, военные, приехали, чтобы заткнуть дыры в границе. Теоретически. Но все это лишь пересуды. Кто знает, как дело обстоит в реальности?

— А вы что думаете?

— Ну-у… Вы же видите, какой я человек. Я склонен верить в худшее. И потому ничто не может захватить меня врасплох.

— Вам доводилось его видеть?

— О, ja. В старые времена он всегда был на глазах. Я как-то видел его здесь.

— Прямо здесь?

— Там, внизу. Во дворе. Я зашел пропустить рюмочку и наткнулся на целую шеренгу молодчиков из охраны. Дальше бара меня не пустили. Двор был оцеплен. Но через дверной проем я наблюдал, как он и его жена ужинали. Он был мал ростом. А в другой раз я встретился с ним нос к носу.

— И когда же?

— В мое дежурство он приехал в больницу. Пожаловался на боли в груди. Охранники рассыпались по всему зданию. Я вызвал доктора Нгему, и она его приняла. Но для начала я выслушал стетоскопом его сердце. Могу подтвердить: оно действительно билось.

— Как он с вами держался? — спросила Занеле, зачарованная моим рассказом.

— Учтиво, но отчужденно. По-моему, почти меня не заметил. Его тревожили боли.

— А в чем была причина болей?

— Неспокойная совесть? Газы? Не знаю. Доктор Нгема приняла его, а потом он уехал.

Внезапно мне явственно вспомнился тот день: обнаженный до пояса низкорослый человечек на краешке кушетки, сжимающий в руках свою фуражку. Сидел он очень прямо, очень скованно. Вид у него был крайне опрятный.

— Вам было страшно?

Вопрос заставил меня задуматься.

— Да, наверно, было. Я склонен бояться того, что угрожает моей жизни, даже если вероятность не очень велика.

— Потрясающе! — Она повернула ко мне свое серьезное, порозовевшее от волнения лицо, и я догадался без слов. Казалось, ее идея логически вытекала из всей кутерьмы этого несуразного вечера.

— Давайте туда съездим.

— Куда?

— К его дому.

— Он там больше не живет. Дом пустует.

— Неважно, я хочу посмотреть. Хоть одним глазком.