Книга Клуб "Криптоамнезия" - Майкл Брейсвелл

М.Б.: Когда в 1972 году образовалась группа Roxy Music, казалось, и звучание, и имидж уже окончательно сформировались. У вас как у создателя группы было определенное видение ее будущего?

Б.Ф.: Честно говоря, нет, хотя мне хотелось, чтобы ее стиль был очень эклектичным, а музыка – наполнена эмоциями, каковой она для меня и являлась, хотя некоторые не считали ее эмоциональной. Хотелось привлечь в нее элементы разных жанров, которые мне нравились, и это было очень заметно. Мои интересы простирались от экспериментальной музыки вроде Джона Кейджа до различных течений американской музыки, в особенности афроамериканской: блюза Leadbelly, R’n’B, поп-музыки из Детройта и Мотауна, а также великолепных, на мой взгляд, музыкантов, записывавшихся на Stax. Кроме того, на меня повлиял джаз, и, пожалуй, первые концерты, на которые я ходил, были джазовыми. Я был поклонником Чарли Паркера, Билли Холлидэй и всех великих джазменов. Еще в детстве, годам к десяти-двенадцати, переслушал невероятное количество музыки различных стилей – именно тогда началась моя одержимость ею. Я также много читал о музыке, потому что работал разносчиком газет – музыкальных еженедельников, посвященных джазу и блюзу.

Но от большинства музыкантов, на которых повлиял блюз, таких как Ван Моррисон или Эрик Клэптон из моего поколения, меня отличает то, что меня интересовали и Фред Астер, и Джин Келли, и вообще «белая» американская музыка того периода – Пэн Элли, Коул Портер – великие музыканты, более близкие к европейской культуре. От их музыки веяло скорее венскими мостовыми, чем хлопковыми плантациями. Вместе с еврейскими эмигрантами из Австрии, Германии и других европейских стран в 1930-е годы в Нью-Йорк перекочевало и много волшебной музыки. Не надо забывать и о бродвейском звучании, как его иногда называют. Мне оно тоже нравилось. У меня в голове все время крутилась музыка, и, когда я сам начал писать песни, все эти замысловатые влияния переплелись. Слово «коллаж» напрашивается само собой: я взял по крупице отовсюду и постарался создать из этого собственный материал.

Но не забывайте, что кроме меня в группе было еще пять человек, умения которых я также пытался задействовать, подобно тому, как Дюк Эллингтон писал для своих музыкантов: у него был чудесный саксофонист Джон Ходжес, а на баритон-саксофоне играл Герри Карни. И вот я подумал: отлично, Энди Маккей может играть на гобое, значит, можно добиться европейского звучания и разнообразить подходящими мелодиями некоторые песни. Например, в Sea Breezes (альбом Roxy Music, 1972) звучит очень навязчивая партия гобоя, а потом вдруг вступают оглушительные барабаны и громкие гитары. В отношении Roxy Music важно то, что ее музыкальный спектр был куда шире, чем у обычной рок-группы. Мы вряд ли были лучшими музыкантами в мире, но звуковая палитра, с которой я работал, была весьма обширной. И мне кажется, что именно поэтому я так доволен ранними записями Roxy Music: звучание было очень богатым. Мы не просто задействовали гитару, бас и барабаны, что само по себе неплохо, но скоро надоедало, – нам хотелось придать музыке другие оттенки. Прекрасно, что с нами был Брайан Ино, который мог преобразить звук обычных инструментов до неузнаваемости. Мы не только оглядывались на музыку прошлого, но и всматривались в будущее, пытаясь создать нечто новое. Должен признаться, мы осознавали свою уникальность. Быть частью Roxy Music, главным архитектором – было очень увлекательно. Но я уже устал об этом говорить… (Смеется.)

М.Б.: Концерты Roxy Music всегда были величественными и экзотическими представлениями. Каким был ваш подход к живым выступлениям?

Б.Ф.: Важнее всего для Roxy Music то, что музыка должна быть в первую очередь хорошо сыграна, а уж затем, чтобы сцена была как-нибудь интересно освещена, а музыканты одеты в подходящие костюмы, каким бы ни был контекст. Мне не хотелось особенно ломать голову над концертами или ставить хореографические номера для них, хотя во время последнего тура в честь воссоединения Roxy Music на сцене во время исполнения ряда песен выступали танцоры. Мне казалось, что сами песни от этого выиграли, отдаленно напоминая при этом бродвейские постановки.

Мне бы не хотелось, чтобы мы стали похожими на Kraftwerk в их черных водолазках или Pink Floyd с их анонимностью музыкантов, скрывающихся в тени. Для одной-двух песен эта идея, конечно, неплохо бы подошла, но уж точно не для целого шоу. Нужно, чтобы зритель визуально воспринимал дух музыки. Пару раз мы выступали на фоне грандиозных декораций, пытаясь сделать что-то достаточно впечатляющее с учетом сценических ограничений. А поскольку шоу в честь воссоединения мы давали в рамках тура, нам нужно было поставить его на пятьдесят одной сцене и при этом вписаться в параметры площадок, расположенных в разных странах мира. И поскольку у нас никогда не было в распоряжении баснословных средств, то нам было проще делать камерные и простые представления. Но однажды мы все-таки задействовали в декорациях фигуру огромного орла и еще один раз – задник вроде пустынной площади с картины Де Кирико. А во время выступлений с альбомом Country Life на сцене висели знамена, и я был облачен в военную экипировку по дизайну Энтони (Прайса): черный галстук и ремень через плечо. Знамена напоминали нацистские, но, несмотря на очевидную иронию, выглядели очень неплохо, как мне казалось. Хотя, по правде говоря, я не слишком долго обдумывал эти детали, просто предложил: «А почему бы нам не сделать так?» Обычно такое приходит на ум случайно, делается впопыхах, в последнюю минуту. В тот период (в середине 1970-х) и я сам, и Roxy Music выпускали много альбомов, так что у нас просто не было времени на продумывание элементов шоу. И все же у нас неплохо получалось.

М.Б.: Вы понимали, что у вас есть фэны и они уделяют вашему имиджу огромное внимание?

Б.Ф.: Ну, несколько лет мы были очень популярной группой. Новые альбомы всегда входили в тройку лучших, и синглы хорошо продавались, хотя мы на них не ориентировались. У нас всегда было много поклонников, причем не только в Лондоне, но и в провинциальных городах, а также за рубежом. Возможно, то, что я родом из провинциального городка (Вашингтон графства Дарем), также повлияло на нашу популярность в северных промышленных городах Британии, причем не только среди девушек, но и среди молодых людей. В более поздний период девушек в нашей аудитории стало значительно больше, потому что музыка стала более чувственной. Но мы и впрямь видели людей, одевавшихся, как мы, и потом замечали их на концертах снова и снова. Поклонники действительно были.

М.Б.: И они очень старались выглядеть так, словно веймарские декаденты встречают Гленна Миллера, не так ли?

Б.Ф.: Да, как эдакие знойные кинозвезды… Но мы вовсе не диктовали стиль, поскольку не питали пристрастия к какому-то определенному стилю. Мы скорее играли с имиджем, чем оттачивали его. Я предпочитал костюмы, сшитые у портного, и в конце концов стал походить на киногероя или вроде того. Наверное, мы выглядели более кинематографично, чем другие музыканты. Энди Маккей – настоящий денди, очень много внимания уделявший одежде. Он выработал свой стиль, который просто великолепен. Фил Манзанера с его темными волосами и в светлом костюме был похож на латиноамериканца. Пол Томсон на заднем плане – спокойный и практичный – настоящий музыкант.