Книга Тщеславие - Александр Снегирев

— Вы… вы считаете, что… что моя жена получает пособие по безработице? — волнуясь, повторил Яша-Илья.

Димка крепко обхватил живот. Не хватало снова сорвать острый вопрос.

— Я не знаю лично вашу жену, уверен, что она работает добросовестно, но в этой сфере пригрелось слишком много бездельников, — уверенно произнёс тонкий рот. Белые пальцы стали рисовать ручкой в блокнотике одинаковые рисунки. Танчики. Как в детстве, когда сидишь на скучном уроке, начинаешь рисовать звёздочки или танчики. Мальчики делятся на тех, кто рисует танчики, и тех — кто звёздочки. Девочки рисуют цветочки или сердечки. Димка всегда рисовал звёздочки. Литераторы не унимались, вопросы сыпались всё более щекотливые. Число танчиков стремительно росло. Тут долговязый сказочник, ветеран Чечни, любитель спирта с жидким азотом из Петропавловска-Камчатского, сидевший всё это время в отдалении молча и обхватив лоб здоровой рукой, вскочил и горячо заговорил:

— Я готов уважать эту страну…

— Нашу страну, — поправил тонкий рот. Повисла пауза. — Простите, что перебил. Это выражение немного раздражает. Есть в нём какое-то презрение. Давайте говорить «наша страна».

— ВАША страна, — неожиданно для всех и, кажется, для самого себя, сострил поэт Саша. Некоторые гоготнули. Тонкий рот криво улыбнулся, белые пальцы провели по волосам. Сказочник стал мерить ковёр большими шагами:

— Как можно говорить об экономике и патриотизме, когда в НАШЕЙ стране дети живут на улице! Когда по улицам ходят нищие старики… Вы вообще в окна выглядываете?

Белые пальцы сжались и разжались.

Сказочник схватил бокал с зелёной газировкой, отхлебнул:

— Жалко Россию, никто её не любит на самом деле!.. Вы говорите, что любите, а ведь не любите! И вы, и вы! — Сказочник уже обращался к молодым литераторам, к Димке. Одни смотрели на него с ироничным любопытством, другие потупились. Распорядитель глазищи опустил. — Не любите, только прикидываетесь! Мусорите, обираете, обращаетесь неуважительно, как будто девушку изнасиловали, ограбили да ещё гадостей наговорили. А она вам снова и снова даёт. Дура!.. — Сказочник заплакал. Его слёзы сверкали чочно капельки хрусталя в люстре. — Обещайте мне убрать детей с улицы! Слышите, обещайте мне убрать детей… с… улицы!

Сказочник бегал вокруг стола и потрясал рукой в гипсе. Так как все потупились, то никто не видел сказочника, только шаги его были слышны, прерывистое дыхание и всхлипы. Сказочник перестал метаться и ринулся к щегольскому костюму, белым пальцам и зачёсанным волосам. Самые смелые робко подняли глаза, предчувствуя недоброе. Сказочник занёс свою гипсовую повязку с горчащим, пришитым мизинцем. Почувствовав опасность затылком, голова с зачёсанными волосами втянулась в плечи. Димка зажмурился. Сказочник размахнулся своей загипсованной рукой и треснул голову по макушке. Да так, что белые гипсовые крошки в стороны полетели. Сказочник взвыл, схватившись здоровой рукой за больную. Удар пришёлся на свежепришитый медиками палец, гипс треснул, палец сорвался со швов и болтался на ниточке.

* * *

Димка открыл глаза. Сказочник почему-то всё ещё бежал к голове с зачёсанными волосами, будто ничего не произошло. «Опять воображение», — успел понять Димка перед тем, как сказочник внезапно упал. В здоровой руке сказочник держал бокал с зелёной газировкой, несколько капель из которого выплеснулись на щегольской рукав. На этот раз вполне реально.

Сказочник поднялся с пола. Рука в гипсе была невредима. Сказочник посмотрел на драматурга-революционера, будто видел его впервые. И был неприятно поражён тем, что видит.

— Ты сам за мою ногу зацепился! — ответил революционер, хотя сказочник ни о чём его не спрашивал.

Все с любопытством посмотрели на забрызганный рукав. Казнит? Помилует? Короткая тишина тянулась ужасно долго.

— Мы уберём детей с улицы, — тихо произнёс тонкий рот, а белые пальцы промокнули рукав салфеткой.

Снова наступила тягостная тишина. Белые пальцы черкали в блокнотике, поэт Саша ёрзал, сказочник шмыгал носом. Димка вспомнил, что в детстве мама гладила его по спине, когда он плакал или переживал из-за чего-нибудь. Маме на йоге объяснили, что на спине у каждого человека расположены успокоительные точки. Димке очень захотелось погладить по спине и сказочника, и того, кто черкал теперь в блокноте. Чтобы они не нервничали. Они же оба нормальные ребята, чего им ссориться, всё будет хорошо… Но Димка даже подумать особо на эту тему не успел, потому что икнул. Органы пищеварения решили подставить своего хозяина по полной. Однако этот непроизвольный и непредвиденный ик сработал на пользу. Все переглянулись, не поверив своим ушам. Переглянулись и увидели друг у друга в глазах одно и то же. Пушкер икнул! И захохотали. И распорядитель, и маршал-попечитель, и Яша-Илья, и Лиса, и Марат, и драматург-революционер, и сказочник, и даже тонкий рот растянулся в неподдельной улыбке. Все покатывались на разные лады. Яша-Илья всхлипывал и охал, Наташка басила, поэт Саша подвывал, драматург-революционер смеялся тонким отрывистым смешком.

— А что у вас с глазом? — спросил у Димки тонкий рот, сажевый глаз подмигнул остальным. Все снова заржали.

— А что у м-еня? — На последнем слове Димка опять икнул. Тут вдобавок снова пробурчало в животе. Протяжнее и громче прежнего. Димка густо покраснел. Молодые литераторы залились совсем уж без удержу.

— Вы вообще все какие-то пораненные. У вас глаз подбит, у вас рука, у вас голова, у вас, — сажевые глаза вгляделись в Лису, — тоже синяк. Можно подумать, что не литературный конкурс, а чемпионат по регби.

Этим словам тоже смеялись. И долго ещё смеялись все вместе, а потом ещё некоторые, самые смешливые, по отдельности дохохатывали. Так бывает после дождя, когда с неба уже лить перестало, а с деревьев ещё капает. Наконец, когда литераторы устали смеяться, драматург-революционер, уже некоторое время постукивающий ботинком о перекладину стола и набирающий то и дело воздуха в рот, решился на вопрос. Долго не решался. Нельзя же просто так задавать вопросы, когда ты революционер. Надо марку держать; выглядеть достойно, но не хамовато, быть прямым, но гибким. Революционер начал спрашивать, вспомнил, что забыл включить диктофон. Включил. Извинился зачем-то и задал вопрос целиком. Тонкий рот переспросил, задавая вопрос, революционер стучал ботинком по перекладине громче прежнего, а громкость голоса убавил. Революционер повторил, но уже совсем разнервничавшись. Слова перепугались, картавость усилилась, и нельзя было совсем ничего понять.

— Он спрашивает, почему вы не пишете, если всем известно, что вы любите литературу! — не утерпела Наташка, сидевшая поблизости. Революционер смутился и буркнул «спасибо».

Сажевые глаза улыбнулись:

— Ну как же не пишу! Пишу… по-своему. Вы себе не представляете, какое удовольствие, когда, занимаясь политикой, просчитываешь ходы, прикидываешь, как и что сработает, а в конце получается именно то, что ты задумал. Это и есть настоящая литература!

— Извините, пора заканчивать, — сказал распорядитель. Первые его слова после «он сядет здесь», когда речь шла о стуле. Все засобирались, почувствовав себя заигравшимися детьми.