Книга Возлюбленная тень - Юрий Милославский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Омельяшко молча увел руку.
– Пошли, пошли, – настаивал я. – Чего ты? Идем – присядем.
Омельяшко схватил меня за рукав куртки: профессионально, так что трудно было мне крутануться и вырваться.
– Куда это – «пошли»? Куда это ты там – «пошли»?! Пошли, да?! Ну, пошли! – и Омельяшко все крепче притягивал меня, наворачивая мои рукава на пальцы, соединяющиеся в кулаки. Лицо Омельяшки было направлено несколько вверх и в сторону от моего лба, но, словно наводясь радаром, он постепенно обнаруживал черными кругами мои глаза.
– Ты что, сосед? Я тебя хотел на скамейку проводить…
– На скамейку? На скамейку, да?! На скамейку, блядь, проводить, а?! Я к тебе обращался? Я к тебе обращался, холоп …ев?! Пристаешь к гражданам. Пьяный, да?! Нападение на сотрудников!
Изо всех сил я откачнулся, высвобождаясь от умелого прихвата Омельяшки, – притом стараясь не толкнуть его, не подзадеть, чтобы претензии Омельяшки получились необоснованными . Его руки соскользнули, упустив жесткую и гладкую материю куртки, – и верно задержались на брючном ремне. Я ударил Омельяшку в грудь тычком, отлепился – и бросился бежать; бег мой замедляла безнадежность – поймают и опознают. Выскочив из переулка, я застопорил – поводя головою, прикидывая: куда? Вспомнил, что Омельяшко – слепой.
Обогнув наш небольшой бело-щербатый домик, я затаился за его торцом.
Омельяшко сидел на скамейке под каштанами. Рядом сидела его жена – недвижимо. Солнечный прокол чрез листву обозначил на плече Омельяшки яркий рубец. Стараясь не ступить на трескучие старые щепки, приметенные к стене дома, я двинулся в сторону подъезда.
Я был опрокинут в раскаленную колокольную пустоту боязни – той самой боязни, от которой гадят в штаны.
Омельяшко меня не заметил.Томка Мищенко с плиточного завода познакомилась с артистом Областного Театра Юного Зрителя Леней Поляковым.
Познакомились днем: к Томке приехали две прежние подружки из поселка Золочев; глупые подружки – в пестром, в полуботинках; покалечилось все воскресенье – и повела Томка подружек в Парк культуры и отдыха имени Горького. Леня же Поляков обязан был присутствовать на дневном выездном спектакле, что давался на парковой открытой сцене-площадке со скамейками и помостом.
Участвовать не должен, а присутствовать – должен; главный режиссер театра заслуженный артист союзных республик Виталий Сергеевич Столяров распорядился, чтобы молодые актеры обя-за-тель-но были заняты в дневных спектаклях: постареют – погуляют, а пока надо работать. В любом случае выходной день на предприятиях системы обслуживания и Управления культуры – не воскресенье, а понедельник.
Леню ввели в спектакли, наиболее часто развозимые по городу и области: «Мальчик из Уржума» (о молодом Кирове) и «Улица младшего сына» (о Володе Дубинине). Но в нынешнее воскресенье ставили современную пьесу в письмах по молодежной повести Марины Михайловой «Большая Медведица – Южный Крест», где заняты всего два актера, что по очереди читают друг другу свои письма. Леня писем еще не читал, но вот уже полспектакля безвылазно сидел за временными кулисами вместе с недавно принятым на театр Витькой Пономаревым и рабочим сцены по кличке Хилыч.
Поглядывая на площадку, он заприметил трех товаров: две – атомная война, а третья с ногами и мордой, которую можно газеткой не прикрывать.
От кретинского несценического спектакля был свободен и Витька Пономарев. Вдвоем кадрить троих – паршиво, но деваться было некуда.
Есть правило: во время спектакля в зрительный зал из-за кулис выходить не принято. На дневных спектаклях в пионерских лагерях, клубах, заводах и фабриках, колхозах и совхозах выходить все же приходится, но делать это следует незаметно, чтобы не разрушить цельность зрительского восприятия. Таким образом, при кадреже товаров на дневных представлениях вылезать из-за кулис надо как бы нечаянно, – но чтобы нужные бабы заметили, откуда ты лезешь.
Так объяснял и учил Рудик Подольский – артист, от которого ушла жена, узнав, что он ее голой в ванной фотографировал сквозь специальную дырку. Рудик чуть не умер от горя, месяц пролежал в психбольнице, а чтобы полностью отключиться от своих страданий, отдал эти портреты знакомому фотографу. Тот слепил из них фотомонтаж: тело – рудиковой жены, а головки – от разных зарубежных кинооткрыток; стал изготовлять порнографические карточки на продажу.
Рудик и дальше умудрялся фотографировать своих довольно редких баб, но уж при помощи автоспуска, – так, чтобы и он принимал участие в мизансцене; раздаривал полученные фотки – кому надо и кому не надо. И у Лени долгое время хранилось: стоит голый Рудик – грустный, лысо-встрепанный, а возле него – голая баба на коленях. Держит Рудика за срам, похожий на нос. Бабе лет сорок, смотрит прямо в объектив.
Лене и Витьке надо было спешить – товары сидели как-то непрочно, одна даже почти уходила, других тянула за собою, да и всего-то на площадке имелось человек десять: пожилые люди, не боящиеся июльской жары, потому что были в летних головных уборах. Товары находились у самого выхода.
Конечно, заметили они, как выбрались тихо и осторожно Леня и Витька из-за временных кулис; конечно, заметили, как сели они рядом с ними на скамейку. Само собой, услышали, как сказал Леня Витьке: «Дай сигаретину, чувак. Мои там остались».
Еще вчера поручил прозектор своему помощнику поскрести-помыть для меня стол из камня и металла, – а я до сих пор не могу свободно с женщиной заговорить: ни на улице, ни в заведении, ни в общественном транспорте, ни на заведомых блядках. Сплошное еканье сердца, речевой ступор, хи-хи кривое, конечности ледяные.
Вот и Леня такой, и Витька такой.
Все понятно. Не пойдет человек от теплой и соразмерной внутренней жизни в молодые актеры вспомогательного состава Областного Театра Юного Зрителя – исполнять Володю Дубинина за семьдесят пять рублей в месяц.
Откуда они берутся?! Все юноши и девушки – в высших учебных, а кто не в них – тот на производстве, в мастерских по ремонту бытового оборудования, в магазинах готового платья, в мясных отделах «Гастрономов», в армии, наконец, если не повезло.
Один мой знакомый кончил годичное парикмахерское училище: меньше трехсот и получать не прихожу, – говорит.
Так почему ж я артист?
А потому я артист, что люблю я странные службы: вроде ничего не делаешь, а весь день занят; люблю вставать в полдень и ложиться в три ночи; люблю видеть по утрам и по вечерам, как красит губы и пудрится везде сосед мой – солист Роман Бузня, лауреат конкурса артистов эстрады…
А осенью! эх, да по грязюке в театральном автобусике: за спиной декорации сотрясаются, а рядом, щечкою подпертой к окошечку, артистка Инесса Каримова в прозрачном платочке, – моя прекрасная матрешка, погубленная обстоятельствами. Ах, да прислонись же ты ко мне хоть на секунду, качаясь в нежнейшей дремоте, – еще нескоро приедем в Дом Культуры. Что плакал я по тебе, что горевал! Не знаешь? так знай.
