Книга Митридат - Виктор Поротников

Глава десятая. ЦАРЬ ЭДИП

По окончании похода Лаодика сразу почувствовала перемену в сыне. Внешне Митридат был очень приветлив с матерью, пожалуй, даже более, чем с сестрами, но он больше не ловил ее страстных взглядов, прятал глаза, не отвечал на пожатия рук. И все время старался держаться чуть в стороне: то сядет не рядом с ней, а подле младшего брата, то затеряется в свите. При выезде в город требует себе коня, хотя еще не так давно предпочитал ездить вместе с матерью в колеснице.

Ночами истомленная плотскими желаниями царица не находила себе места в опочивальне, а ее любовник не приходил, отговариваясь поутру усталостью или недомоганием.

Так прошло девять дней. На десятый Лаодика, оставшись с сыном наедине, потребовала объяснений.

— Волею судьбы; Митридат, я тебе не только мать, но и жена, — молвила царица, не сводя с сына пытливых глаз. — Я обожаю тебя не только как сына, но и как мужа. Как единственного мужчину, подарившего мне истинное счастье! Поэтому мне особенно тяжело видеть и чувствовать твое охлаждение. Что случилось, мой мальчик? Я больше не желанна тебе? Ты полюбил другую женщину?

Митридат хотел было признаться матери в своем намерении прекратить прежние отношения во избежание слухов и кривотолков, но, ощущая на себе ее молящий взгляд, ничего не мог выговорить, просто не мог подобрать нужных слов для этого. Он чувствовал, что безнадежно бороться с преступной страстью, ибо каждую ночь желал оказаться в материнской спальне. Сын ждал этого разговора и заранее готовился к нему, подбирая самые вразумительные доводы. Пришло время их привести, а у Митридата недоставало мужества.

Мать сидела перед ним, тщательно завитая и умащенная благовониями. Выражение мольбы и печали очень шло ее подведенным сурьмой глазам, большим и прекрасным. В каждой черточке ее красивого лица притаилось ожидание. Было видно, что она догадывается о том, что на душе у сына. Понимает всю безнравственность их кровосмесительной связи и все-таки надеется на ее продолжение.

— Я много думал над этим, — собравшись с духом, произнес наконец Митридат, — и решил, что не вправе осквернять материнское ложе. Это противно обычаям эллинов и не только эллинов.

— Думаешь, между нами встанет тень твоего отца? — после краткой паузы спросила Лаодика.

— Это тоже имеет значение, — выдавил из себя Митридат, хотя так не думал, более всего опасаясь огласки.

Но сказать об огласке — значило бы, что он просто хочет получше скрыть их тайные свидания, только и всего.

— Зачем придумывать отговорки, сын мой, — печально промолвила Лаодика, опуская голову на согнутую руку, на которой поблескивал все тот же золотой браслет с головой Горгоны, — не лучше ли сказать правду? Скажи, что я стара, не столь стройна и гибка, что твое сердце полно вожделения к другой женщине, моложе и красивее. Я пойму тебя и не стану чинить вам препятствий: юность всегда тянется к юности. Ведь мы же договорились с тобой быть откровенными друг с другом.

Митридат взглянул на мать, она поймала этот взгляд и поняла его. «Нет у него никакой другой женщины, — млея от заполнившей ее радости, подумала Лаодика, — одна я у него на уме. Он мой! Только мой!..»

Царица стала действовать смелее.

Она встала позади сына, положив руки ему на плечи, и заговорила мягким убеждающим голосом:

— Рассуди сам, сын мой, каково жить царственной вдове, еще полной жизненных сил и плотских желаний. Снизойти до раба или своего телохранителя, чтобы утолить жажду страсти, я не могу. Также не могу разделить ложе с каким-нибудь вельможей из опасения, что он возомнит о себе слишком много. В моем окружении и так полно честолюбцев, я устала от них. Выходить вновь замуж я не хочу, поскольку новый супруг может отнять власть у меня и моих сыновей. Моим уделом было томиться и страдать, пока я снова не обрела тебя, Митридат. После самой первой ночи с тобой я поняла, что ты тот самый мужчина, о котором я мечтала всю жизнь, как бы кощунственно это ни звучало. Не думай, что я бездумно увлеклась тобой. С самого начала я терзалась не меньше твоего. К каким ухищрениям я только не прибегала, стараясь заглушить в себе эту страсть, но все было напрасно. Тогда я вспомнила египетскую легенду о том, как богиня Исида отдавалась своему сыну Гору, дабы напитать его силой перед схваткой со злым богом Сетом. Я подумала, а может, в моем влечении к родному чаду усматривается воля какого-нибудь божества. Может, в моей страсти, неподобающей для матери с точки зрения обычной морали, таится какой-то божественный смысл, некий знак, отмечающий избранника богов. Быть может, обладая мной, Митридат, ты обретаешь магическую силу, возносишься над простыми смертными и их моралью, проникаешься сознанием того, что деяния богов тебе по плечу…

Лаодика продолжала говорить, усыпляя волю сына, ее руки при, этом поглаживали ему спину и плечи, касались волос. Она знала, что где-то в глубине его мужского сознания теплится огонек вожделения к ней. Она это чувствовала и стремилась исподволь раздуть тлеющий огонек во всепожирающее пламя страсти.

Царица говорила тихим голосом и томно дышала; никогда еще она так страстно не прижималась своим телом к сыну.

Митридат чувствовал, что теряет самообладание. Он не смел прервать мать, завороженный ее словами. От ее прикосновений по его телу прокатывались теплые сладостные волны.

Вот две нежные руки обхватили его голову и к губам прижались пылающие материнские уста.

Через несколько мгновений мать и сын, охваченные неистовым желанием, предались страсти прямо на полу, застеленном коврами.

Голоса служанок за дверью потревожили их, уже готовых окунуться в пламенный экстаз.

Любовники, стремительно вскочив, заметались в поисках укромного уголка, дабы завершить начатое. Они спрятались за выступом стены и колонной, поддерживающей свод. Здесь, в тесноте и полумраке, не имея возможности лечь, эти двое вначале стоя ласкали друг друга, затем, так же стоя, соединили свои тела воедино.

Вскоре из-за выступа стены раздались протяжные женские стоны и вслед за ними задыхающиеся от блаженства мужские.

В узкий небольшой зал, освещенный двумя светильниками на подставках, заглянул проходивший мимо евнух. Его насторожили неясные звуки, долетевшие отсюда.

— Кто здесь? — негромко спросил евнух, приоткрыв дверные створки.

Двое за выступом замерли, прильнув друг к другу. Вопрос евнуха прозвучал громче. Затем двери затворились; евнух ушел.

— Днем нам не дадут уединиться, — прошептала царица, облегченно переведя дух. — Приходи ко мне ночью. Придешь?

— Приду, — прошептал в ответ Митридат, зарывшись лицом в душистое руно материнских волос.

* * *

То была едва ли не самая бурная из их любовных ночей. Неповторимая, изумительная по накалу чувств, когда им казалось, будто они сливаются и растворяются без остатка один в другом.

В минуты отдыха Лаодика признавалась, обнимая сына: