Книга Мастер - Бернард Маламуд

Марфа прикрыла глаза рукой и покачнулась. Два пристава бросились к ней, но она схватилась за стул и выпрямилась. Они отпрянули.

— Прошу прощения, — мягко сказал Бибиков, — но как вы могли ждать шесть или семь дней, прежде чем заявить в полицию о том, что сын ваш пропал? Будь это мой сын, я заявил бы тотчас — в крайнем случае ночью, после того как он не пришел домой. Правда, вы были больны, но известны случаи, когда и больные при необходимости вставали с постели и действовали.

— Это смотря какая болезнь, вы уж меня извините, ваше благородие. Пусть ваш это сын или мой, но когда вся горишь, и трясет тебя, да еще блюешь, тогда и мысли у тебя путаются. Уж я ли не тревожилась из-за Женички, и до того страшные сны меня одолевали. Все боюсь, что попал он в беду ужасную, а сама думаю, это бред у меня, потому что жар такой страшный. Я болела, и Софья, соседка моя, и Вася ее болел. И никто даже в дверь не постучится, а бывает, за день сколько раз стучат. И Юрий Шишковский, муж Софьин, вечно он в дверь стучится, когда тебе нужно, словно как Дед Мороз. И не то чтобы дружба между нас какая особенная, враки все это. Да если бы кто пришел ко мне в дом за шесть или за семь дней этих, я бы уши ему надорвала плачем своим и криком, как я тревожилась за своего бедного мальчика, а вот надо же — хоть бы одна душа.

— Пусть она продолжает свой рассказ, — сказал Грубешов Бибикову. — Вопросы вы и потом можете задать, если это так уж необходимо.

Следователь кивнул своему коллеге.

— Это необходимо, могу вас уверить, Владислав Григорьевич, но как вам будет угодно, я и потом спрошу. О том же, что является или не является необходимым, например вся эта процедура во время расследования, мы, я думаю, должны позже переговорить, хотя бы ради принципа, если не по другим причинам.

— Завтра, — сказал Грубешов. — Завтра обо всем переговорим. Вернемся к сути дела, Марфа Владимировна, — сказал он. — Расскажите нам, что говорили вам про того еврея Женя и Вася Шишковский перед роковым происшествием.

Марфа слушала пикировку прокурора и следователя то со смущением, то с откровенной скукой. Когда говорил Бибиков, она нервно озиралась, но тотчас опускала взгляд, если замечала, что на нее смотрят.

— Вася мне опять говорил и Женя говорил сколько раз, что боялись они еврея этого на кирпичном заводе.

— Продолжайте же. Мы вас слушаем.

— Женя рассказывал, играют они как-то с Васей на кирпичном заводе и видят: два еврея — а дело к ночи уж было — прокрались во двор и по лестнице поднимаются, наверх, где этот вот жил.

Она глянула на мастера и сразу отвела глаза. Он стоял, свесив голову.

— Прошу прощения, что перебиваю, — сказал Бибиков прокурору, — но хотелось бы знать: по каким признакам мальчики распознали в этих двоих людях евреев?

Полковник Бодянский хмыкнул, Грубешов улыбнулся.

— А очень просто, ваше благородие, — заговорила Марфа, захлебываясь, — на них еврейская одежда была, и бороды длинные, всклоченные, не то что аккуратные такие, как вот, бывает, господа носят. А еще мальчики в окно подглядели да и увидели, как эти молятся. В черных хламидах и шляпах. Увидели, перепугались и скорее бежать. Я Васю у нас оставляю — какао, мол, попей, булочки белой покушай, — куда там, он так растревожился весь, домой и домой.

Грубешов слушал, скрестив за спиной руки.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Ну, и я узнала от мальчиков, что этот вот еще других евреев к себе водил. Один был старик, с черной сумкой такой, Господь их знает, на что она им нужная. Вот Женя раз и говорит этому прямо в глаза: мол, десятнику скажет, если он снова начнет их гонять. «А скажешь, так я тебя убью!» — этот ему отвечает. А то как-то увидел Женя, гонит еврей этот другого мальчика, Андрюшку, малолетку совсем, восьми еще нет, по соседству они живут, отец у него дворником, Хототов по фамилии. Ну, ребенок с Божьей помощью в открытые ворота и выскочил. А еврей тут как увидел Женю, да как припустил за ним, а Женя — на забор и перелез, а у самого, он мне говорил, аж сердце заболело, сомневался, что спасется от еврея этого, боялся, схватит он его. А еще раз Женя за печами таился и видел, как два еврея схватили русского мальчика и в конюшню чуть не затащили, уж больно старались. Только ребенок, не будь дурак, так орал, так кричал, ну и они перепугались, выпустили его. Сколько раз я предупреждала Женичку, не ходи ты на этот кирпичный завод, утащат тебя, убьют, и он обещался, что не пойдет. Потом и не стал было ходить, а раз приходит домой поздно вечером, сам не свой, я кричу: «Женичка, да что с тобой приключилось, расскажи поскорее!» И тут он и говорит, что еврей вот этот гонялся за ним с длинным ножом между могилок на кладбище. Я как бухнусь в ноги ему. «Женя Голов, — а сама даже плачу, — именем Пресвятой Богородицы поклянись, что ты больше близко к этому злому еврею не подойдешь!» — «Да, маменька милая, — он мне говорит, — клянусь». Так сказал, а сам возьми и снова пойди. Мальчишки, ваше благородие, сами понимаете. Господь один ведает, и почему на беду их тянет, а держи я его под замком, как бывало маленького запирала, был бы он у меня и сейчас живой, не лежал бы мертвый в могилке.

Она истово перекрестилась.

— Марфа Владимировна, расскажите нам, пожалуйста, что еще говорили вам мальчики, — сказал Грубешов.

— Говорили, что бутылку крови видели на столе у него.

Армейский генерал охнул, остальные переглянулись в ужасе. Яков смотрел на Марфу невидящими глазами, у него дрожали губы.

— Не было у меня на столе бутылки с кровью! — крикнул он. — Если что и было, так банка клубничного варенья. Варенье — это не кровь. Кровь — это не варенье.

— Молчать! — рявкнул Грубешов. — Вам скажут, когда можно будет разговаривать.

Один из жандармов уставил в Якова револьвер.

— Уберите свое дурацкое оружие, — сказал Бибиков. — Он скован по рукам и ногам.

— Вы сами видели эту «бутылку крови»? — обратился он к Марфе.

— Видеть не видела, а мальчики обои видели и мне рассказали. Аж говорить не могли. Бледные — страсть.

— Но отчего же вы не сообщили об этом в полицию? Ваш долг был сообщить, как и о других инцидентах, вами перечисленных, например о том, как подозреваемый гонялся за вашим сыном с ножом. Это преступное действие. Мы живем в цивилизованном обществе. О таких вещах положено сообщать в полицию.

Тут ее понесло:

— А потому что надоела мне полиция эта, вы уж извините меня, ваше благородие, что я так выражаюсь, я это не о присутствующих, от них мне беспокойства никогда никакого не было. Раз я пожаловалась им на Шишковского на Юрия, он меня поленом по голове саданул, а почему — это мое личное дело, так меня в участке утро целое протомили, и вопросы нескромные задают, бумажки заполняют, будто сама я и есть преступница, а не полоумный этот — его-то отпустили, хоть у меня вся голова в крови и ума большого не надо понять, кто кого избил. У меня нет время лишнего на них терять. Мне надо на хлеб зарабатывать, вот почему я не доложилась в полицию.