Книга Елизавета. В сети интриг - Мария Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нельзя ее со счетов сбрасывать, – тихо согласился Бестужев. – Прав ты, Александр Данилыч, лучше отвлечь ее, чем в заточении держать. Елизавета весела, красива, ее монастырь, ежели против воли, озлобить может.
– Вот-вот, ежели против воли! Может, она сама захочет теперь в монастырь-то…
– Все же лучше бы ей замуж… И найти кого побогаче…
– Кого побогаче? Хоть кого-то бы найти… Нет, все же не хочу я Лизку в монахини стричь, разве что другого выхода не будет. Судите сами: на Петра влиять можно и нужно, если моя Машка с умом себя поведет, будет Лизавета ей в подмогу. Карл Фридрих на нее заглядывался, аж заходился весь, а он, верьте моему слову, еще покажет себя на европейской арене, и тогда Лизка нам может очень пригодиться… А будет замужем – некогда станет о власти думать-то… Что ей тогда: парики, да румяна, да наряды заморские… Она еще молода, и жениха подобрать хоть трудно, но можно, особливо ежели хвост не пушить и аппетиты умерить. Да и кто знает: вдруг завтра овдовеет польский король – вот и Елизавета, женись, будь любезен. А в случае чего (не дай бог, конечно, но всяко бывает в жизни) – вот она, Лизка, пожалуйте, законная наследница Петрова. Так что покуда так решаем, – поднялся Меншиков. – Подождем немного. Поспешим – людей насмешим, как говорится.
– Очень рад видеть вас в добром здравии, ваше высочество. – Меншиков склонился перед Елизаветой в почтительном поклоне.
– Очень рада и я, милый Александр Данилович.
Все более чем хорошо. Голос спокоен и ровен, взгляд – она уверена – мягок и приветлив, и руки не дрожат, и улыбка такая, как всегда, – от нее мужчины напрочь теряют голову. Скромное платье, украшений самая малость – что ж, дочь великого Петра вынуждена жить на нищенское содержание, урезанное больше чем в три раза, – по личному распоряжению, кстати, милого Александра Даниловича.
Что поделаешь – теперь она не наследница престола и даже не невеста голштинского герцога, а лишь обуза для императорской семьи и казны государственной…
– Как здоровье дорогой Мари?
– Благодарю, ваше высочество, – да что он взялся кланяться, в самом деле, зачем теперь-то уж эти игры, – дочь моя прекрасно себя чувствует и, хоть сейчас приготовления к свадьбе мешают ей, к великому ее и нашему сожалению, явиться ко двору, намерена в самом ближайшем будущем засвидетельствовать вам свое почтение и выказать свое соболезнование и поддержку…
«Да, племянничек любимый, Петруша, чует мое сердце, попал ты аки кур в ощип… Будешь ли игрушкой в руках всесильного Данилыча али посмеешь супротив него пойти? Ах, грехи наши тяжкие, и так и так беда может быть…»
– Уж не знаю, любезный Александр Данилович, смогу ли увидеться с ней в ближайшее время, хоть видеть ее была бы рада безмерно… Обстоятельства вынуждают меня к уединению.
– Не верю своим ушам, милое дитя, Лизанька! Неужели вы желаете покинуть петербургский двор?
«Что смотрите так, Александр Данилович? Не в монастырь я собралась, даже не надейтесь».
– Желания мои теперь все подчинены одному чувству – глубокой скорби по дорогому моему нареченному Карлу Августу.
– Скорблю всей душой вместе с вами и сожалею о вашей потере. – Меншиков склонил голову. – Вы потеряли достойного спутника жизни, Европа утратила благородного справедливого правителя.
– Благодарю вас, граф, и надеюсь, что вы поймете меня и отнесетесь с сочувствием к моей просьбе.
– Все, что угодно, ваше высочество. Вы знаете, что моя преданность и верность вашей семье, моя искренняя любовь к вашему отцу, матери, к вашим сестрам и вам самой никогда не подвергались и не будут подвергнуты сомнению.
– О да, граф, и я безмерно благодарна вам за все. Теперь же я бы хотела удалиться на некоторое время в Царское Село и тихо оплакать там, вдали от суеты двора, моего дорогого Карла Августа. Его кончина стала для меня большим горем, а ведь я только что потеряла матушку. Это слишком тяжелое испытание для меня – потерять сразу двух самых близких мне людей.
«Соглашайся, ты не можешь не согласиться! Это хороший вариант. Я сама предлагаю его тебе. Я сама отойду от двора, меня не нужно удалять от него, меня не нужно выгонять, не нужно выдавать замуж, не нужно городить огород с моим пострижением, черт возьми! А вскоре Петр женится на твоей дочери, и я перестану представлять для тебя даже самую малую угрозу… Тебе нужно только немного выждать… Ну соглашайся же! Я не хочу в монастырь!»
– Была бы очень признательна вам, Александр Данилович, если бы вы посодействовали мне. – Елизавета присела в книксене, улыбаясь и доверчиво, как ребенок, но все же с некоторым кокетством глядя на графа (мы же оба знаем, что вы не откажете мне, своей любимой Лизаньке!).
– Конечно, милое дитя, я все сделаю для того, чтобы вы были если не счастливы, то хотя бы умиротворены и имели возможность избежать непосильных для вас тягостей и забот. Однако же, думаю, вскоре ваша душа найдет утешение и будет пребывать в мире и покое, так как все в нашей жизни – тлен, и все преходяще, и радости, и страдания наши…
«Каким соловьем заливаешься, впору к проповеди либо к исповеди! Что ж, Александр Данилыч, главное, что ты согласился, – теперь некоторое время я могу быть спокойна. Да и видеть мне всех вас, Господи, совсем невмоготу…»
Эрнст Иоганн Бирон не без тревоги следил за Елизаветой – та словно и не видела, как ее сторонятся, не замечала, что стоит одна-одинешенька и что даже самые захудалые кавалеры стараются обойти ее десятой дорогой. Цесаревна явно думала о чем-то невероятно далеком и от приема, и от замерзающего Санкт-Петербурга. И чем более отстраненной выглядела Елизавета, тем, с точки зрения почти всесильного обер-камергера, ее следовало опасаться. Ибо наверняка тайные, невысказанные мысли ее несли угрозу царице, а значит, и его сытому и спокойному существованию.
Бирон боялся признаться даже самому себе, что не об Анне болит его душа, не о ней он постоянно в тревогах. Собственное благоденствие и спокойствие детей в его глазах стоили куда дороже, чем политика или привязанность царицы. Однако ежели путь к достойной жизни лежит только через политику и ложе Анны – значит, он будет усердным царедворцем и не менее усердным фаворитом.
Бирон увидел, как к Елизавете подошел китайский посланник – на диво высокий для своей нации, он был почти одного роста со статной цесаревной. Даже издали было понятно, что косоглазый посланник сыплет комплиментами, а Елизавета, мило улыбаясь, принимает их со всем возможным в ее положении удовольствием.
Ох, как же сейчас хотелось Эрнсту Иоганну подслушать, о чем шепчутся эти двое! Быть может, вовсе никакие не комплименты, а самый что ни на есть кровавый комплот затевают, прикидываясь незнакомыми? Ну уж нет, сего он терпеть не намерен.
Бирон давным-давно чувствовал себя подлинным хозяином и дворца, и столицы, да и, чего греха таить, всей империи. Желание стать герцогом Курляндии уже бог знает сколько лет назад переросло в куда более могучее желание – желание власти без каких бы то ни было ограничений. Такой властью, быть может, не обладает в этом мире ни одна коронованная особа, однако на меньшее Бирон был не согласен – все ему было мало, меньшее он, в любом случае, рассматривал только как очередную ступеньку к осуществлению, возможно, и несбыточной, но такой красивой мечты.
