Книга Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта - Владимир Ильин

— Ну, что же ты, Афанасий? Даже знаться не хочешь со мной, с твоим товарищем, с которым ты столько провел тревожных дней в пути по оккупированной немцами территории. С человеком, который столько раз выручал тебя из беды.

Нисколько не смутившись, на мои обвинения Афанасий заявил:

— Знаешь, Владимир, когда я пришел с тобой к моей тетке, то она мне сказала, что наша местность несколько раз переходила из рук в руки. Дней десять назад здесь были русские, а теперь вот опять немцы.

— Ты сказал «русские», а почему не «наши»? Ты что же, не русский, что ли? — возмутившись, спросил я.

— Ну, наши, — замялся он и продолжил: — Так вот мне тетка сказала: «Ты не связывайся с этим человеком, а то он принесет тебе горе. Немцы всех расстреливают, кто у себя укрывает посторонних людей». Вот я и решил, что у нас тебе оставаться нельзя.

— Эх ты, Афанасий, лучше бы ты сразу мне сказал, когда еще мы были вместе у твоей тетки, что ты струсил. А я-то беспокоился за тебя и в поисках вчера чуть не попал к немцам в лапы.

— Ну, ты меня не разжалобишь. Попал бы ты к немцам в лапы, это твое дело. И вот что я тебе скажу, Владимир, вчера я заявил старосте, и тебя уже ищут.

Не успел он проговорить эти слова, как на пороге дома появился полицай, вооруженный карабином, а за ним староста, который, войдя в дом, спросил:

— Это тот самый, о котором ты мне вчера говорил?

— Да, это он, — подтвердил Афанасий, кивнув головой в мою сторону.

Повернувшись ко мне лицом, староста объявил:

— Согласно распоряжению местного немецкого коменданта вы арестованы, и мы вас сейчас отправим в районную комендатуру.

Не ожидая от Афанасия такого предательства по отношению к себе, я просто растерялся и не знал, что мне делать.

В это время Афанасий засуетился и, схватив со стола кусок хлеба и соленый огурец, сунул их мне в руку. Я машинально взял их и вышел во двор, где уже стояла лошадь, запряженная в повозку. Ошеломленный тем, что произошло, я безо всякого сопротивления сел в нее. Полицай, положив свой карабин на колени и взяв вожжи в руки, прикрикнул на лошадь, и мы поехали. Только тогда, когда мы выехали из деревни, я понял, что случилось со мной.

Нудно скрипели колеса повозки, пофыркивала лошадь, а в это время мои мысли лихорадочно работали. «Как мне теперь избавиться от этого полицая?» — подумал я и посмотрел в его сторону. Он сидел впереди меня на повозке, держа карабин на коленях, придерживая его левой рукой, а правой подергивал вожжи, покрикивая на лошадь, которая лениво шагала по пыльной проселочной дороге. Полицай был могучим по своему телосложению, высокого роста. Это был парень примерно 19 лет. На повозке ничего, кроме сена, не было, и нечем было стукнуть его по голове. А вступать с ним в борьбу я не решался, так как полицай был намного сильнее меня, и тем более он был вооружен карабином. Тогда я попытался узнать, куда и зачем он меня везет.

— Скажите, пожалуйста, а вам староста дал какое-нибудь направление к коменданту относительно меня?

— Нет, а что?

— Да я просто спрашиваю. Боюсь, что комендант нас не примет.

— Староста мне только сказал: «Отвези этого человека в комендатуру, а там пусть сами разбираются, что с ним делать».

Из этих слов я понял, что он ничего не знает обо мне. И решил словесно обработать этого простоватого, как мне показалось, парня.

— А вы знаете, мы с Афанасием были большие друзья, — начал я, — и думали вместе пожить у него. Но, оказывается, у вас фронтовая зона, и немцы не разрешают находиться в деревне посторонним лицам.

— Да, это правда, — подтвердил полицай.

Чтобы еще больше расположить полицая к себе, я начал ему рассказывать о том, что я племянник французского подданного, что у меня во Франции живет дядя и что из-за него меня в армию не призывали и на фронте я не был.

— А как же вы попали в плен к немцам? — осведомился он.

— На фронт-то я не попал, а вот окопы и противотанковые рвы рыть меня мобилизовали. Во время одного из налетов немецкой авиации я был ранен, когда мы копали ров. Потом уже на территории, которая была занята немцами, я лечился в их госпитале. А потом, после лечения, встретился с Афанасием, и мы вместе с ним шли в его деревню. До этого я думал, что прямо пойду к себе на родину, а оказывается, моя местность еще на той стороне фронта. Вот теперь мне совсем деваться некуда. Нужно будет просить немецкого коменданта, чтобы мне дали какую-нибудь работу.

Помолчав немного и убедившись в том, что расположение ко мне полицая улучшается, я продолжил:

— А знаете, я ведь по специальности инженер-электрик, крупный специалист в этом деле. Кроме того, я хорошо владею немецким языком. Благодаря знанию его я очень часто выручал Афанасия из беды. Если бы не я, то Афанасий сидел бы теперь где-нибудь в лагере военнопленных и не дождалась бы скоро его любимая женушка. Пока мы шли с ним, нас очень часто останавливали немцы, и когда я с ними говорил по-немецки, то они отпускали нас, как своих.

Чтобы подтвердить мои способности в немецком языке, я начал этому полицаю говорить многие немецкие слова, которые мне приходили на память. Показывая на лошадь, я ему сказал: «Это по-немецки пферд, а колесо — рад». Потом я вспомнил одно из произведений знаменитого немецкого поэта Генриха Гейне, которое мы учили еще в детстве, на уроках немецкого языка. И отрывок из него я пропел этому полицаю по-немецки. Войдя в роль знатока немецкого языка, я даже запел по-немецки наш гимн «Интернационал», но, чтобы он ничего не понял, я пропел его на мотив русской народной песни, но по-немецки.

Полицай, слушая меня, открыл рот от удивления. Ему, видимо, теперь представилось, что у него на повозке сидит не военнопленный, а самый обыкновенный немец, который сейчас, того и гляди, что-нибудь гаркнет по-немецки…

Когда я закончил петь, полицай спросил меня:

— Вам там не жестко сидеть? Давайте, я вам подложу еще сена. — И он услужливо начал подкладывать под меня лежащее в повозке сено.

Мы уже подъезжали к станции Кшень. Впереди нас при въезде в город на дороге стоял шлагбаум и немецкие часовые. Полицай остановил лошадь, спрыгнул с повозки и, подойдя к немецкому солдату, показал свой документ. Немецкий солдат, покосившись на меня, открыл шлагбаум и разрешил нам проехать на станцию.

Городок, окружавший ее, был сравнительно небольшой. Строения в основном были одноэтажные, деревянные и только изредка встречались кирпичные небольшие общественные здания. Минут через двадцать мы въехали на небольшую площадь. Слева от нас находилась немецкая комендатура. Это было небольшое здание с высоким крыльцом, у которого стояла очередь местных жителей в ожидании приема к коменданту. Полицай привязал к телефонному столбу лошадь и вместе со мной подошел к ним. Мы тоже заняли очередь и стали терпеливо ждать приема к гитлеровскому коменданту. А в это время в моей голове крутились мысли, что же будет дальше, как мне вести себя на приеме у коменданта. На мое счастье, полицай, постояв в очереди минут пятнадцать, неожиданно мне заявил: