Книга Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов

Перед нами к северу вытянулась деревня. Рассматриваем ее в бинокль: около дома посреди деревни немцы ремонтируют машину. Мы расположились в канаве, прикрытой плотным кустарником. Вправо от нас болотистая заросшая мелкими деревьями низина, тропок к ней нет, значит, она плохо проходима. Дальше за ней виден большой густой лиственный лес, над ним в разных местах поднимается дымок — это окруженцы что-то пекут на кострах. Слева было поле, а сзади открытая местность, откуда мы пришли. В деревне тихо, даже куры спокойно гуляют около хат: видно, немцам пока еще не до кур. Хочется есть. С разрешения командира старший лейтенант-разведчик снял гимнастерку и остался в одной голубой майке, сунул в карман наган капитана и пошел в деревню. Тогда еще немцы не гонялись за каждым окруженцем, считали, что война скоро кончится и они по населенным пунктам учтут всех жителей. Лейтенант оставил мне бинокль, и я из-под куста наблюдал за его движениями. Вот он пришел в деревню, свернул в первую хату и долго не выходил из нее. Смотрим, в хату собираются мужики-колхозники. Потом они вышли, и с ними наш разведчик, а минут через 30 он был уже среди нас. Все обошлось нормально, немцам никто не докладывал — предателей здесь не было. По рассказу лейтенанта, немцев в деревне осталось мало — одни тыловики с машинами.

Мы поели вареной картошки, которую нам принесла безымянная колхозница, а к вечеру трое разведчиков ушли на хутор неподалеку, чтобы попробовать раздобыть там съестного. Лейтенант условился встретиться с нами на окраине болотистого леса не позже 11 часов вечера и ушел со своей группой, оставив мне бинокль. Этот бинокль и теперь цел... Через полчаса вышли и мы, подождали их до условленного времени, не дождались и пошли дальше. Так мы потеряли трех человек из группы. Пройдя болотистый лесок, мы попали в лес около большой деревни и провели там день, варя картошку в каске капитана. Расположились мы метрах в ста от дороги, по которой двигались немецкие войска, — и даже охранения никакого не выставляли: немцы в лес не заходили. С трудом ориентируясь по надетой на иголку стрелке компаса, что нашлась у капитана (хороший компас остался у разведчика), мы шли всю последующую ночь, надеясь обойти крупный населенный пункт Борхов с восточной стороны. Увидели висящий на деревьях телефонный провод — перерубили. Несколько раз мы встречались с мужиками, а один раз наткнулись на двоих мальчиков. Один из них, увидев на моей ноге бинт, сказал мне: «Дядя, идите в село, немцы вас в госпиталь положат». Я ответил ему: «Нет, мальчик, если я попаду к немцам, то они меня немедленно расстреляют». Спросил, много ли немцев в селе, и они ответили: «Много, тут госпиталь и много машин, есть пленные красноармейцы». — «А куда их отправляют?» — «Никуда, мы этого не видели». — «А выстрелы за селом по вечерам бывают?» — «Бывают». — «А кто стреляет?» — «Немцы». — «Что, нападают на них, что ли?» — «Нет». Мы попросили мальчиков, чтобы они о нас немцам не говорили, а в ответ: «Немцы каждый день по лесу ходят, пленных приводят, ловят красноармейцев. Вчера утром пришли в село все мокрые и привели трех красноармейцев».

Мальчики ушли, а мы на всякий случай сменили свое расположение и выставили наблюдение, а остальные спали или дремали. Появления небольшой группы немцев мы не боялись: у нас было три винтовки, два нагана и несколько гранат, и мы дали бы им отпор. Но до вечера все было спокойно, а как стало темнеть, мы осторожно тронулись в путь. Мы были в километре от Борхова, когда услышали автоматную стрельбу короткими очередями, — и снова тишина. Возможно, немцы кого-то расстреливали в лесу? Ночь была такая темная, что мы не могли различить концы нашей магнитной стрелки и определить направление; пришлось накрыть капитана палаткой и чиркнуть спичкой. Идти был очень тяжело, а ориентироваться невозможно, поэтому мы решили продолжить путь утром. Вскоре мы вышли на просеку, по которой, очевидно, шли наши отступающие от Речицы части: на пеньке мы нашли несколько пачек гречневого концентрата, две шинели и записку: «Мы вас долго ждали, не дождались и ушли туда, куда ушли все». Подписи не было, никто не хотел рассекречивать себя. Шинели мы отдали нашим бойцам — они были в одних гимнастерках.

Догоняя свои войска, мы, по возможности, создавали немцам помехи: меняли направление указок на перекрестках дорог, а раз под вечер на шоссе Гомель— Мозырь натянули над дорогой оборванный бомбежкой телефонный провод. Один конец закрепили за столб, а другой за дерево и подняли провод на уровень человека, едущего на мотоцикле. Мы еще не отошли далеко, когда услышали треск мотоцикла, а потом крик — и затем мотор мотоцикла еще долго работал на одном месте. Наверняка немецкий мотоциклист налетел на проволоку, но мы не возвратились для осмотра. От Борхова мы шли на восток, и если бы у нас была карта, то точно вышли бы к Гомелю, — но моя карта уже кончилась. Шли мы по следам недавних боев: окопы, гильзы, брошенные противогазы, следы перевязок раненых, но убитых наших бойцов мы не видели.

В деревне, недалеко от Новобелицы, нам рассказали, что перебраться через Сож и шоссе невозможно, там немцев полно. Посоветовавшись с капитаном, мы решили идти пока на юг, а уже потом повернуть на восток к Сожу, найти местечко, где немцев меньше, и переправиться через него. Стали углубляться в лес и нашли немецкие листовки: они призывали наших бойцов сдаваться в плен, в лес не ходить, лес сожгут немецкие войска. Попалась нам и листовка, в которой было написано, что Маршалы Советского Союза Тимошенко, Кулик и другие перешли на службу Гитлеру и воюют в его армии. Разумеется, мы не поверили этой брехне!

Когда шли лесом, увидели в небе три немецких истребителя: два шли сзади, а один впереди, его догнали и расстреляли, самолет рухнул в лес. Чем это было вызвано — мы не поняли. Постепенно мы потеряли счет числам. То ночами идем, то днями. Ищем себе пропитание и надежный ночлег, когда нельзя идти. Часто попадали в трудное положение, подвергая себя большой опасности. Однажды в лесу мы нашли хороший военный рюкзак из плотной ткани, как ткань плащ-палатки; спинка стеганая из двойной ткани, наружу два кармана, а сверху он закрывался плотным клапаном с ременной застежкой. Один заплечный ремень был пришит, а другой имел крючок и зацеплялся уголком внизу за колечко на углу спинки. Раньше я никогда такого ранца не видел. Как он оказался в глухом лесу, кто его бросил и почему, мы не знали, но он сослужил хорошую службу: запасая картошку или продукты, мы клали их в ранец, — а до этого нести их приходилось в каске капитана. Кроме того, в ранце нашлась пачка чая. В другой раз в одном из болот я нашел разношенный ботинок на правую ногу, теперь одна нога была у меня обута. Но зато я потерял свою гранату Ф-1, выпавшую у меня из кармана во время одной из ночевок.

Мы настойчиво шли и шли на восток и, наконец, вышли к Сожу. Эта река была довольно широкой, между тем среди нас не было хороших пловцов, а капитан вовсе не умел плавать. Настюха изъявил желание поискать лодку в тростнике и, если потребуется, переплыть Сож и искать на той стороне, но не успел Настюха раздеться, как справа от нас из леса к реке побежал парень в одних трусах. Сильными рывками («саженками», как говорили у нас пловцы) он переплыл Сож и скоро возвратился в лодке. Когда он причалил к берегу, мы подошли к нему и попросили перевезти нас, а он сказал, что надо доложить комиссару, и пригласил нас в глубь леса. Мы с капитаном пошли за ним и скоро увидели большую группу бойцов и командиров, среди которых полкового комиссара из корпуса Петровского. Я спросил, где Петровский, и он сказал, что генерал погиб под Жлобином. Среди этой группы были люди, которые узнали меня.