Книга Любимец Гитлера. Русская кампания глазами генерала СС - Леон Дегрелль

По своей излюбленной тактике большевики разрушили или демонтировали все промышленные установки. И, что нас особенно удивляло, разорители разрушили все заранее. Рельсы железнодорожных путей были все взорваны через каждые восемь-девять метров. По всей видимости, советы предприняли этот колоссальный разгром задолго до наступления немцев на Воронеж.

Самыми впечатляющими разрушениями были поджоги запасов угля. Огромные склады кускового угля и сами терриконы высотой в тридцать-сорок метров целыми днями горели темно-красным огнем с глубокими сине-черными отливами. Эти холмы под солнцем пылали невыносимым зноем.

Их невозможно было обойти, так как все обходные пути были заминированы врагом: многочисленные разорванные конные повозки, ужасные трупы лошадей, серые и зеленые, кишащие червями, указывали на то, что малейшая неосторожность могла стоить жизни. Наши кони, будучи по грудь в песке, спотыкались, дергались в стороны, взбрыкивали. Некоторые, бесполезно поколачиваемые возницами, подыхали прямо стоя, с дымящейся щетиной и обезумевшим взглядом.

Напрасно мы потели кровью и водой, едва спали или совсем не спали, пересекали степь под луной, вихрем проходили через огненные промышленные районы, меловые реки и броды! Мы покрыли сотни километров, покинули Украину и вошли в большую излучину Дона как раз напротив Сталинграда. Наша дивизия егерей скакала быстрее нас! Теперь мы опаздывали на пять переходов.

Мы получили одновременно два сообщения: во-первых, дивизия отклонялась на юго-запад, чтобы участвовать в завершающем наступлении на Ростов; во-вторых, если мы в ближайшее время не догоним ее, то главный штаб попросят освободиться от нас как от мертвого балласта!

Мы дорожили этой дивизией, потому что она была знаменита, и нам хотелось славы. Мы сумасшедшей рысью снова достигли Донца, но уже величественного Донца, почти у впадения в Дон близ Каменки. Нам оставалось еще семьдесят километров, чтобы догнать 97-ю дивизию. Мы преодолели их в один этап.

Но в этот же день Ростов пал. Егеря получили приказ немедленно выдвигаться вверх по течению Дона. У нас едва хватило времени перевести дух. И опять мы в пути, в лапах огненной степи.

Форсирование Дона

Триумфальный марш армий рейха к Сталинграду и Кавказу проходил ценой нечеловеческих усилий, но с пылким, как небо, оптимизмом.

Эти земли между Донцом и Доном представляли взору такие прелести, что с самой зари наши души пели перед зеленым и оранжевым восходом. Мы преодолевали тридцать — тридцать пять километров пешком в течение ночи. Эти переходы были изматывающими, так как мы продвигались в сыпучих песках или по извилистым дорогам в две-три колонны, которые всегда могли перепутаться. Наше продвижение было хронометрировано, как чемпионат по велосипедному спорту. Но темнота не могла помешать тысячам людей встречаться на узких, поспешно наведенных мостах. Мы проваливались в дыры, повозки переворачивались. Иногда грузовик или танк задевал лошадь, и она взбрыкивала, испуская пронзительное ржание.

Но заря отплачивала нам за все сполна. К половине второго ночи бледно-зеленые сполохи, хрупкие, как шелк, рождались на востоке. Они поднимались в небо, охватывая его, расцветали, становясь сказочно огромными чудесной легкости скатертями, покрывалами зеленого и розового цветов.

Мы присутствовали при фантастическом пробуждении полей подсолнухов. Эти гигантские ромашки высотой в два метра имели лепестки с палец длиной и коричневую сердцевину, набитую многими тысячами семян. Одно поле простиралось на целые километры; миллионы голов подсолнухов поднимались и поворачивались к восходящему солнцу, следуя его ходу, как бы впитывая его силу. Мы чувствовали, как наши тела охватывала какая-то стихийная энергия, связывавшая землю, небо и гигантскую растительность. Небо было сплошным золотым полем. Земля была тоже сплошным золотым полем. Во всем чувствовалась жизнь, сила, блеск, величие. С расстегнутыми воротами, вбирая эти запахи земли, мы обращали к солнцу песни нашей молодости, наполненные мечтами!

Иногда огромные площади чертополоха сменяли поля подсолнухов: безбрежные поля чертополоха, не такого маленького и смешного, что пачкает и колется у нас, но чертополоха с огромными пальмовыми веерами, высотой со степных лошадей, с коронами из розовых или розово-синих цветов, что миллионами простирались до неба.

Через подсолнухи, чертополох и кукурузу, прямую и сильную, словно копья, мы прибыли к девяти утра к одной деревне, что давно уже маячила перед взорами и где наши разбитые солнцем пехотинцы повеселели.

Донские станицы были богатыми. Избы, более ладные, чем в Донбассе, состояли из трех-четырех комнат с бедной мебелью, но эта убогость порой скрашивалась прекрасно сделанными буфетами для посуды, старинными ларями и сундуками.

На каждом подворье были куры, скот, большой запас хлеба, украденного в колхозе, чье деспотическое здание правления в окружении сеноворошилок, запашек, веялок и сеялок возвышалось в каждом селении. Крестьяне отомстили режиму, опустошив хлева и амбары. Поросята из государственных свинарников, выпущенные на свободу, бегали, резвясь, туда-сюда, радуясь этим непредвиденным каникулам; повсюду гоготали гуси, пищали индюшата.

Местные жители принимали нас с явной радостью. Часто мы первыми входили на хутора. Эти славные люди сразу же бежали к своим припасам, доставали из укромных углов иконы, снова вешали их на свои стены с чувством и слезами.

Самым большим удовольствием для них было получить портрет Гитлера. Часто они вешали его рядом с иконами или же ставили его между фотографиями своих сыновей, одетых в советскую военную форму с красной звездой на пилотке.

Эти фотобратания казались им совершенно естественными. Они очень любили своих сыновей и любили Гитлера, который освободил их деревню, поэтому они ставили их вместе.

* * *

Были отданы строгие приказы, чтобы войска были приветливы с населением. В 1941 году немцы считали, что каждый русский — большевик. Опыт, однако, показал им, что мужики, если они были ограблены и придавлены Советами, не были заражены их пропагандой.

Это были самые мирные земные люди, приветливые, сговорчивые, желавшие только лишь трудиться, жить с семьей и помогать. В конце концов на высшем уровне четко обозначили различия между крестьянскими массами Европейской России, такими простыми и наивными, и большевистской и чекистской мафией Москвы. Малейшее злоупотребление тотчас подавлялось: старики и старухи были друзьями солдат.

Не нужно было спрашивать у крестьян чего-либо, они сами вели нас к куриным гнездам, в изобилии делились с нами кукурузными лепешками, картошкой и жирными гусями. У них был сочный мед с сильным и диким ароматом огромных цветов соседней степи. Словно иволги-лакомки, мы часами кормились в вишневых садах, где изобиловала сочная черешня, кислая вишня и черемша.

Мы спали всего по несколько часов. Солнце восполняло в нас потраченные силы. Старуха приносила нам в большом горшке свежее, как родниковая вода, молоко. Она подводила нас к порогу своих богатств: квадратному отверстию в десяти метрах от избы. Она поднимала люк, мы через отверстие спускались по лесенке в подвал, где царил чудесный холод, сохранявший все портящееся так же хорошо, как и холодильник.