Книга Восточные постели - Энтони Берджесс

Сеид Хасан злобно прибавил громкость до максимума, отчего высокий голос разбух, вскоре окрасился треском волн, наполнил комнату, заставив стаканы и несколько дешевых побрякушек звенеть и дребезжать. Раздались вопли и громкие крики протеста всех присутствующих. Сеид Хасан с кислой физиономией, выпятив челюсть, подчинился отцовскому крику, болезненная музыка умолкла диминуэндо, щелкнула, выключилась.

— Пойди сюда, парень!

— Я устал, заболел, — крикнул Сеид Хасан. — Всегда все на меня!

— Правильно. Ты меня перед всем городом опозорил. Теперь позоришь перед гостями и друзьями. Как ты смеешь. Как смеешь. — Сеид Омар засучил правый рукав рубашки, обнажив толстую мускулистую руку.

Друзья демонстрировали смущение, уговаривая:

— Нет, нет, пожалуйста, не надо. В любом случае, мы уже уходим.

— Нет, — возразил Сеид Омар. — Он считает себя таким взрослым мужчиной, презирает отца, презирает закон и порядок, раболепствует, прося помощи белого человека. Закон, помоги мне Бог, помоги Бог его бедным матерям, братьям и сестрам, накажет его в свое время, но у меня тоже есть свои права. Я не стану позориться перед друзьями. Иди сюда, парень.

Утешители уходили, шаркая сандалиями на ступенях хозяина дома, перепутав их в спешке:

— Извини, кажется, это твои, видно, ты мои надел, правильно, вот эти, спасибо, — и прочее.

Сеид Омар тем временем готовил правую руку, уговаривал их остаться, присутствовать при акте справедливого наказания. Но они, кланяясь со сложенными руками, с улыбками, неловко убирались, спускались в темноту. Сеид Омар, нисколько не смягчившись, обернулся к сыну, приказал:

— Сейчас же.

— Лучше бы, — сказал Сеид Хасан, прижавшись спиной к стене с радио, — лучше б меня тут не было. Лучше бы я сидел взаперти с остальными.

— Повтори! Повтори еще раз! — Женщины тоже ошеломленно забормотали.

— Лучше бы я был там. Ты на меня без конца не кидался бы. Знаю, что ты думаешь, знаю, что ты этим самым друзьям своим наговорил.

— Поосторожнее, парень. — Большая плоская ладонь замахнулась.

— Ладно, бей, не возражаю.

— Возразишь, парень, возразишь! — В этот миг чи Маймуна, по всей очевидности мать Сеида Хасана, вклинилась между противниками, моля о мире.

— Бог весть, скоро слез хватит. А теперь успокойтесь-ка оба.

— Держись подальше, женщина. Я отец, это мое дело.

— Сядь, — приказала Маймуна.

Зейнаб, другая жена, добавила:

— Сядьте, сядьте, оба как дети малые.

Мужчины, надувшись, послушались, но Сеид Омар, не желая видеть, как столько почти отснятых футов хорошей сильной драмы летят на пол в монтажной, отчаянно крикнул:

— Погублен, погублен, погублен, — и рухнул в кресло.

— Ох, заткнись, — пробормотал его сын.

— Слышали? Слышали? — радостно воскликнул Сеид Омар. — Вы меня просите сесть, успокоиться, глупые женщины? Желаете, чтобы вашего мужа оскорблял его собственный сын, в его собственном доме? Богом клянусь, задушу его собственными руками. — И, вскочив на ноги, как обезьяна или медведь, ринулся на своего непослушного парня. Сеид Хасан выставил кулаки.

— С отцом драться, да? — Сеид Омар нанес неумелый удар, другой. Сеид Хасан ловко увернулся, толстый кулак отца врезался в степу, не сильно, но вполне достаточно для религиозных болезненных яростных криков.

— Отойди, — предупреждал Сеид Хасан, — отойди, отойди. — Он был загнан в угол между радио и шатким шкафчиком с голубой посудой. Почти прямо над ним висел плакат: премьер-министр с любящими, обтянутыми шелком руками и с лозунгом «Мир».

— Пойди сюда, получи наказание, — велел Сеид Омар. — Иди, прими побои.

— Нет! Нет! — Когда запыхавшаяся туша отца приблизилась, Сеид Хасан пригнул голову и боднул. Большой беды не причинил: Сеид Омар чуть не потерял равновесие, спасся, схватившись за шкафчик; на пол выкатилась только одна голубая тарелка, и не разбилась. Но Сеид Хасан уже стоял посреди комнаты и кричал: — Я ухожу! Уезжаю! Вы больше меня никогда не увидите!

Его сразу горячо приперчили по-малайски, змеями обвили женские руки. Отец почему-то энергично обратился к нему по-английски:

— Не валяй дурака, черт возьми! Сбежишь под залогом, будут крупные неприятности!

— Ухожу, — сказал Сеид Хасан по-малайски. — Сей момент ухожу, — сказал он по-английски. Вырвался из лиан коричневой плоти, в несколько прыжков добрался до двери. Там перед уходом помедлил, ожидая какой-нибудь потрясающей реплики на уход, но ничего не последовало. Драматический инстинкт отца и сына превышал их драматические таланты. Сеид Хасан сказал по-малайски:

— Вы все мою жизнь погубили! Помилуй вас Бог! — И прыжком слетел с лестницы в ночь. Заторопился по мокрой дорожке, добежал до дороги, огромными шагами направился к дому Краббе. Удостоверившись, что никто не преследует, замедлил шаг, утирая пот с лица, с шеи, с груди грязным большим носовым платком.

В городе сиял резкий свет, кругом утешительно пела громкая музыка. Его холодило незнакомое чувство свободы, согревала уверенность в помощи Краббе, который поможет сбежать, охотно (мужчина богатый) простится с залогом, безотказно раздобудет автомобили, грузовики, выяснит железнодорожное расписание, изобретет маскировку. Дело известное, описано в исторических книжках. А если Краббе промедлит с помощью, всегда есть шантаж. Понравится Краббе, если о его педерастии сообщат в Куала-Лумпур? Не понравится, правда? Хотя, в сущности, Краббе отнесся к Сеиду Хасану по-дружески, всегда рад помочь, зная, что для исполнения этого долга проехал восемь тысяч миль.

Свернув на шоссе, где стояли учительские дома, Сеид Хасан с удивлением встретил Роберта Лоо: в любом случае удивился, встретив его в такой час. Ему надо сидеть в папином заведении, наслаждаться богатой музыкой автомата, проставлять на товарах цены. В конце шоссе за углом стоял дом Краббе. Роберт Лоо несомненно был там. Каум наби Лот: племя пророка Лота. Сеид Хасан смаковал эту фразу губами, думая о Содоме, его разрушении, о соляной жене пророка.

— Привет, — сказал он. — Ты, да?

— Да, я.

— Где был? Китаец помедлил.

— Ходил к мистеру Краббе. А его нет. Поэтому иду домой.

Сеид Хасан презрительно улыбнулся.

— Я, — похвастался он, — из дома ушел. — Роберт Лоо с интересом взглянул на него. Юноши, коричневый и желтый, стояли лицом друг к другу на перекрестке под мутным уличным фонарем. — Стало быть, Краббе нету, — молвил Сеид Хасан. — Посмотрим, посмотрим.

— Почему ты из дома ушел? — спросил Роберт Лоо.

— Отец хотел меня ударить. Только меня никто не ударит, никто, даже отец.

— Странно, — сказал Роберт Лоо. — Со мной то же самое было.

— Твой папа пытался ударить тебя?