Книга Кентавр VS Сатир - Андрей Дитцель

И так бывает

Промокшая женщина, — на улице льёт — отсчитывает в кондитерской мелочь. Продавец, улыбаясь, подает пакет: «Здесь не хватает пятидесяти центов, но пожилой господин перед вами забыл сдачу».

Главное

Сегодня я вдруг понял, что помню каждый раз, когда говорил «я тебя люблю». И каждого человека, которому сказал это, конечно. Мне хотелось бы, чтобы их было немного, к примеру, три — ведь хорошее число, или чтобы в этих признаниях усматривалась какая-нибудь художественная симметрия, или им сопутствовали красивые моменты. Но всё складывалось иначе. Хорошо помню первый раз — он же первый и последний неискренний. И у девушки я был первым. «Маленькая, я люблю тебя», — вырвалось почти само собой, когда я сделал ей больно. Она запомнила и однажды, правда куда позже, вернула мне обман.

Второй раз. Приехав из археологической экспедиции, я первым делом, обросший и небритый, поспешил к Лене. «Я должен был давно тебе это сказать. Я тебя…» — «Ах ты мой влюблённый поэт», — засмеялась она. Я огорчился, но набрался терпения. Лена ответила через полтора года.

Разумеется, я говорил эти слова человеку, с которым провёл больше всего лет. Сейчас, как сказал один друг, на его месте в моей биографии белое пятно. Но я не забуду и это, третье, «я тебя люблю». Как Олег нашёл меня сидящим в переходе метро после размолвки с родителями, а я мог только повторять сквозь слёзы: «И ты единственное, что у меня есть…» Или как мы стояли во время переезда на крыше девятиэтажки и не могли оторваться друг от друга. Позже я научился сходиться с людьми без всяких чувств — просто чтобы не быть одному.

В следующий раз моё «я тебя» прозвучало уже тогда, когда у меня и моего нового друга устоялась какая-никакая рутина: общие постель-интересы-друзья. После того как я оказался предоставлен самому себе в чужой стране, такое уже случалось. Но теперь мужчина был шикарным, отношения сердечными, а секс заводным. Слова вырвались — и повисли в воздухе. Он остановился — всё происходило именно во время секса — и сказал, что не хотел этого слышать. И даже, к моему ужасу, что я всё испортил. А я не мог понять как.

В последний раз — совсем недавно, отсюда и раздумья. И он не был готов к этим словам, но дал мне надежду. С ним я могу быть честным. Я не знаю точно зачем, но расскажу ему, как это было раньше. Два раза с женщинами и два раза с мужчинами. Один раз я обманывал; три раза сказал это по-русски и один — по-немецки.

Вложенные сны

Снилось, что я сплю, а рядом перешёптываются. Чуть приоткрываю глаза на свет, у окна стоят двое. Мой друг Данил, убитый летом 2000-го, и Оля Спичак, любимая однокурсница, — она когда-то приехала поступать из райцентра, всего добивалась сама, очень много работала, — осенью 2004-го передали: внезапный инсульт, умерла.

Замечают моё движение, и Данил произносит: «Тише, он нас может слышать». Я делаю вид, что продолжаю спать, но и на самом деле засыпаю.

Квартет на конец света

На третьей части Мессиана — соло кларнета, «птичьей пропасти» — заплакала и вышла из зала женщина.

После концерта мы с музыкантами и Корнелией, местной журналисткой, собрали корзину с бутербродами и вином. Доехали до моря, где ещё угадывалась полоска заката. Сдвинули в кружок плетёные пляжные кресла и сидели, пока не замерзли. Среди нас был внук Бальмонта, запросто говоривший: «Ах, когда дедушка был болен… но ещё до того, как у него случился срыв и он выбросился из окна третьего этажа». А я в пику рассказывал, что «Конь блед» Брюсова гениальнее всего Бальмонта.

Под ногами, незадолго до того, как мы отправились обратно, мелькнула тень. Думали, что запах нашей снеди привлёк собаку. Но это была лиса! Хвостатая и рыжая, что было прекрасно видно в подсветке мобильных телефонов. Она не очень боялась нас и удалилась, лишь когда ей очевидно наскучили наши «кыс-кыс, лиса» и «ну дай тебя погладить».

Ханс Касторп и другие

Ничто не раздражает так сильно, как собственная физическая слабость. Каждое движение и движение мысли даются неимоверным трудом. Зато я стал обладателем низкого хриплого голоса. Говорят, сексуального.

Мой сосед по палате господин Савицки, родом из прусских помещиков и венгерских баронов, оказывается, воевал и был при этом одним из самых молодых (в восемнадцать) фронтовых командиров. Он сбежал в 1945-м из советской зоны к союзникам и сдался у них. Другой больничный сосед, югослав, неизменно панибратствовал и своеобразно, с неотвязными цыганскими интонациями, шутил: «Ну друг Савицки, скажи, а стрелять тебе приходилось?» — «Так война была…» — «А сколько русских ты убил?»

«Я не считал», — спокойно признаётся герр Савицки.

Сначала из палаты выписали югослава, а потом меня. На освободившееся место привезли немецкого студента, который весь день смотрит телевизор и не разговаривает с соседями. Герр Савицки без меня — но особенно без югослава — скучает.

* * *

Меня на неделю выписывали, но снова положили в ту же больничную палату. И господин Савицки тут же, только ещё ослабел. При этом много капризничает. Бросил едой в нового общего соседа, весельчака, который всех ободряет и настаивает, чтобы мы подчищали обеденные подносы.

Позавчера господину Савицки подтвердили, что у него на фоне пневмонии развился рак, уже в легких, печени и где-то ещё. Савицки не понимает или отгоняет от себя это. Приходила жена — взбодрился и сказал ей, что готовится к выписке. Я слушал и не знал, как себя вести. Водил его утром на рентген. Господин Савицки по секрету жалуется, что сёстры подглядывают за ним, когда он моется.

Дождь

После работы бежал на Юнгфернштиг через парк мимо кино «Синемакс». Собирался дождь, отсюда спешка. Ветер поднял пыль, глаза полуприкрыты. Чуть не столкнулся на дорожке с парнем. Он подмигнул. Я не сразу сообразил, прошёл и лишь потом оглянулся. Парень лет двадцати пяти в обтягивающей безрукавке. Замедлил шаг, тоже оглянулся. Я свернул на боковую дорожку. Парк редкий, всё на виду. Только боковая стена кинотеатра создает некоторую защиту от улицы.

Давно, пару недель, наверно, у меня не было в не-специальных местах. В общем, мы друг друга правильно поняли. Только в тот момент, когда он присел передо мной и занялся отсосом, дождь хлынул-таки. И ещё оказалось, что рядом с нами какая-то серая дверь (служебный вход в кафе?). Она неожиданно открылась и тут же снова захлопнулась. Не знаю, ливень кого-то напугал или мы. Тем не менее всё прекрасно получилось. Мы побежали в противоположные стороны к разным станциям метро. Я — застёгивая на ходу рубашку и пытаясь раскрыть зонт. Меня ещё нагнал какой-то мужчина. Но оказалось, из чистого любопытства: «А я вас видел. Вы кончить успели?» Зонт схлопывается, такие ветер и дождь. «Schon. Всяко», — гордо отвечаю я.

В метро обнаруживаю, что я насквозь вымок. Объясняю немецкому другу, о чем будет моя книга: «Главный герой раньше вел беспорядочную жизнь, а после ряда испытаний остепенился». — «Ты точно уверен, что это будет кому-то интересно?» — спрашивает друг.