Книга Аргентинское танго - Елена Благова

— Иван…

Он уже целовал ее, закидывая ее голову назад, перекидывая ее через руку, отгибая, как в танце. Она уже задыхалась. Целый месяц без него. Целый месяц без любви. Умереть можно.

— Умереть можно, как я по тебе соскучилась…

Он уже нес ее на руках к кровати. Кинул на кровать, будто добычу. Рассмеялся возбужденно, сбрасывая с себя джинсы, рубаху.

— Отлично, что я тебя дома застала… Много у тебя тут было всяких шлюшек без меня?.. Как ты тут времечко проводил?.. Весело, а?..

— Вкалывал, — пробормотал он, уже голый, падая на нее, прижимая ее всем телом к кровати, раскидывая ей руки, покрывая ее щеки, шею безумными, быстрыми поцелуями. — Вкалывал, Мара! Что ж я еще тут делал, по-твоему?! У нас с тобой, между прочим, турне по Японии, ты забыла? Станкевич с меня с живого не слезал.

— Что ж партнершу себе временную… вместо меня… не взял… а?.. — Она извивалась под ним, ее ноги обнимали его ноги, ее живот приклеивался к его обжигающему животу. — Муляжик такой… уточку подсадную, а?.. Все легче было бы репетировать… Отрабатывать па… движения…

— У нас с тобой, querida, давно все отработано и так, — он задышал тяжелее, чаще, перевернулся на спину, подхватил ее под мышки, посадил на себя. — Ну иди же ко мне, иди, любовь моя!

И она раскрыла над ним ноги, как лепестки, и впустила его в себя, вцепившись крепко пальцами в его плечи, и закачалась над ним, будто плыла на корабле, и бурное море поднималось под килем, под стрелой бушприта.

МАРИЯ

Я раздвинула ноги над ним и села на него, вонзила его в себя, как вонзают кинжал. И на миг мне показалось: он и есть кинжал. Живой кинжал, и он меня убьет собой.

Двигайся. Двигайся, Мария. Ты же в любви, как в танце. Ты же так по возлюбленному соскучилась. Ты же…

Ребенок. Ребенок. Я забеременею. Я должна забеременеть сегодня. Этим вечером. Этой ночью. Я даже в душ не пошла после дороги. Я сразу легла с ним в постель.

Забыть. Хоть на минуту, на час, на два — забыть. Забыть Беера. Забыть Школу. Забыть старого генерала. Забыть этого солдата в камуфляже, что без стука входил рано утром с подносом, полным отвратительной еды, в мою дверь. И в камере пахло вареной картошкой. И вареным мясом. И моей жизнью, сваренной, как яйцо, вкрутую.

Я забуду все.

Забуду?

Я отныне буду ТАК ЖИТЬ. Это будет моя жизнь.

Это будет твоя жизнь, Maria, querida.

Двигайся! Двигайся! Двигайся! Люби его! Люби его! Люби!

Нас всех все равно взорвут когда-то. Мы все взлетим на воздух. Нас всех разорвет в клочки. Красные клочья, красные кровавые хлопья полетят по черному ветру. Кто остановит катастрофу?! Старый генерал?! Богатый идиот Беер?! Я?! Тысячи таких, как я?!

А кто же ее разжигает?

Те, кому это нужно. Кто заработает и на этом.

Ты же, плясунья, пляшешь и получаешь за это деньги.

Господи, Иисусе великий, какое же счастье, что я сплю и не получаю за любовь деньги! А ведь тысячи, миллионы женщин — получают!

Господи, любимый, любимый, любимый… Ты подо мной… Ты — надо мной… Ты — во мне… А я, ты же видишь, я же всегда — в тебе… Даже тогда, когда меня нет рядом…

— Мара, Мара… Я безумею… Я обезумел тут без тебя… Одичал… Я не представляю, что будет, если ты…

Не договорил. Какое счастье, что не договорил! Я поняла, что он хочет сказать. Судорога ослепительного счастья выгнула нас кверху, скрутила, и, обнявшись, сцепившись, намертво склеившись, мы, крича, упали с постели, хохоча и плача, покатились по полу, благо у Ивана весь пол был устлан коврами. Отдышавшись, глядя мне в лицо прищуренными, излучающими радость, своими шальными черными глазами, — о, как же он был похож на испанца, я бы поклялась, что он в моей Испании родился, не здесь, в унылых снегах! — он спросил меня, касаясь губами моего вспотевшего лба:

— Марочка, голубка… а поедем завтра на вечеринку к отцу?.. К нему на дачу, в Старую Купавну… Там озеро, прелестный сосновый бор… грибные места, между прочим… Мы искупаемся там, хотя я понимаю, это не твое роскошное море… Кстати, как назывался этот твой курорт?.. Ну, где ты была?.. Ты же так и не сказала мне…

— Не успела, — я улыбнулась ему и коснулась губами его губ. — Ты слишком быстро обнял меня, Ванька. Я была в Египте. Солнце жарило там будь здоров, как на Меркурии. Из меня весь жир вытопило, видишь?.. А к твоему папаше мы, разумеется, завтра поедем. Он у тебя такой славный, отец.

— На меня похож?..

— Это ты на него похож, дурачок.

Он уткнул лицо мне под мышку. Вдохнул мой запах. Внутри у меня все мгновенно похолодело, застыло. Я вспомнила ту богатую комнату, роскошную люстру, венецианские зеркала, антикварные флорентийские столы. И лицо Кима Ивановича Метелицы. И лицо его напарника, жующего устрицы. И лицо Аркадия Беера — над моим лицом. Как они на меня вышли? Благодаря Станкевичу, скорей всего. Ну да, Станкевичу, конечно. Иначе откуда бы Беер узнал о том, что я передавала какой-то чертов сверток в монреальском аэропорту?

Аэропорты. Самолеты. Гастроли. Гул моторов. Взлет. Пристегните ремни! Вам принести освежающей воды, леди?

Я не леди. Я сеньорита. Я незамужем. Но я хочу замуж. Я хочу ребенка. И я хочу жить.

Схемы. Карты. Извивы, извилины военных карт перед глазами. Безупречный, чистый английский язык. «Вы еще плохо говорите по-английски, мисс. Мы вас научим». Они занимались со мной языком четыре часа в день. Каждый день. И каждый день эти чертежи. Если бы меня сейчас посадили за штурвал «Стеллса», я бы, кажется, без труда подняла его в воздух. Старик генерал, ты остался доволен мной! Ты сказал мне: «Что ж, танцуй, пока танцуется. И будь готова к тому, что тебе дадут задание в любой момент. В любой, слышишь? Когда мы пожелаем. Когда ты будешь нужна». И я послушно наклонила голову. Я уже была чужая вещь. Уже — не Мария Виторес. Меня продали. Я продалась. Волк Беер сказал: ты будешь получать за работу деньги. Зачем мне эти деньги? Они будут пахнуть кровью. Я зарабатываю деньги своим искусством! Я и без того богата! Богата?..

Накопи своему будущему сыну на квартиру. Накопи. На хорошую, богатую, элитную квартиру в Москве. А разве ты хочешь, чтобы он жил в Москве? Почему не в Испании? Не в Мадриде? Почему — не на золотых Мальдивах?!

Меси, меси тесто ужаса. Может, испечешь что-нибудь.

Я могу разбиться. Я могу разбиться в самолете. Я не хочу разбиться! Я — не хочу — катастрофы!

Ты уже разбилась, Мария. Ты разбилась вдребезги. Делай хоть вид, что ты вся целенькая и хрустальная.

— Как ты считаешь, — я потрепала Ивана за мокрые волосы, — в чем мне лучше ехать на эту вечеринку твоего отца? В том королевском вечернем платье, что ты мне подарил на день рожденья? Или чем проще, тем лучше?

— Оденься в черное, как испанская крестьянка. Тебе идет черный цвет.