Книга Пособие для внезапно умерших - Анна Фауст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Получается, что я отвечаю за то, что делал не я. Ведь я ничего из этого не помню. Что такое я? Раз я вижу эти картины, значит ли это, что воспоминания живут где-то во мне? Почему они так долго были от меня закрыты?
22 ноября 1943 года
Скверное настроение не оставляет меня уже давно. Ситуация на фронтах осложняется все больше и больше. Но дело даже не в этом. Я не могу понять, неужели фюрер не знает о том, что здесь происходит. В нашем лагере – только женщины. Многие из них ничем не отличаются от ариек – такие же светловолосые, с голубыми глазами. Логично было бы определить их работать на военное производство, для победы великой Германии. Но здесь все организовано так, что все они все обречены на медленное мучительное умирание.
Бараки переполнены. В бараках холодно. Никто не топит печь, да и нечем. Очень много больных. Они лежат на трехэтажных нарах по трое, по четверо. Соломенные матрасы давно стерлись в пыль, и они лежат на голых не струганных досках.
После того как у еврейки, которую мне пришлось пороть, случился выкидыш, я не могу спокойно смотреть на беременных. Пронизывающая боль раздирает мой живот.
Просить Алекса увезти меня отсюда бессмысленно. Я как-то заикнулась, но он сразу оборвал меня. Он уверен, что здесь для меня сейчас самое безопасное место. Хочет, чтобы я тоже занималась его дурацкой гимнастикой. Говорит – очень успокаивает.
30 ноября 1943 года
В третий барак поступила еще одна беременная еврейка. Хотя на еврейку она не очень-то похожа. Кажется, она попалась на том, что подкармливала партизан, среди которых был и ее муж-белорус. Да, конечно, за это полагается смерть, и она знала свою судьбу. Но ребенок…. Она не похожа на крестьянку. Ее лицо, глаза выдают образованную женщину. Я почему-то не могу допустить, чтобы они погибли. Не могу. Но ее в любой момент могут забрать в газовую камеру.
5 декабря 1943 года
Кажется, выход есть. Но это настолько опасно, и прежде всего для меня, что я не буду это описывать здесь. Эта идея захватила меня полностью. Я думаю только об этом. Времени все меньше.
10 декабря 1943 года
Нам везет. В ее бараке заболела женщина с номером, который отличается только последней цифрой. У нее – 20307, а у моей беременной 20301. Ну же, ну. Еще одно небольшое везение…
15 декабря 1943 года
Этой ночью она родила. После утреннего построения, еще до того, как всех развели по работам, в барак пришли охранники и выкрикнули ее номер. Она была в ближайших списках в газовую камеру, но я не знала точно, когда это должно произойти. На всякий случай последние дни я носила при себе ручку с синими чернилами…
Она завернула младенца в грязную бумагу и прижала к груди… Ее губы беззвучно шевелились, – видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод. Я так же пела моему Адольфику…. Но у этой женщины не было сил… она не могла издать ни звука – только крупные слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного.
Сейчас или никогда. Я быстро прошла по бараку и подошла к нарам, на которых лежала умирающая 20307. Эта женщина приблизительно того же возраста, что и моя беременная. Она умирала от пневмонии. Ее не было на утреннем построении, но утром она еще дышала, тяжело и хрипло, а теперь уже нет. Я взяла ее руку и быстро переправила номер. Потом так же решительно подошла к новоиспеченной мамаше и, приказав ей молчать, переправила номер у нее на руке.
– Ты никуда не должна идти, оставайся здесь, – быстро сказала я ей. Сама же вышла к охранникам и сообщила им, что вызываемый номер скончалась сегодня утром. Они вошли в барак, и я проводила их к покойнице. Мое сердце выскакивало из груди, в глазах было темно, удивляюсь, как они ничего не заметили. Удостоверившись, что она мертва, они пообещали прислать зондеркоманду, чтобы забрать тело, и вышли. Наконец-то. Едва переведя дух, я подошла к своей роженице.
– Как тебя зовут, – спросила я ее.
– Ева, – едва шевеля губами, ответила она.
– Слушай меня внимательно. Теперь твой номер 20307 и зовут тебя Магда Полонская. – Это было имя скончавшейся польки, как я выяснила накануне. – Я попробую тебе помочь с работой. Ты ведь женщина образованная и сможешь работать в конторе?
– Да, я была учительницей, – ответила Ева. Ее трясло.
– Я достану тебе освобождение от работы еще на несколько дней, чтобы ты могла прийти в себя. А потом дам рекомендацию для работы на заводе. Не говори ни о чем ни с кем в бараке. Только так ты спасешь себя и ребенка. Все поняла? – уже сурово спросила я напоследок. Ева с трудом поднялась, стала передо мной на колени и попыталась поцеловать руку. Я в ужасе отдернула ее. Мне это было неприятно.
Через несколько дней мне действительно удалось устроить Еву в контору завода. Он расположен вне территории основного лагеря, и заключенным, работающим там, разрешается иногда ночевать в специальных бараках, построенных рядом. На заводе условия несравнимы с лагерными. Там даже есть в кранах горячая вода, поэтому для женщин это сущий рай.
26 апреля 1945 года
Конец уже близок. Русские стремительно наступают. Что будет с Германией, что будет со всеми нами? Завтра начинается бессмысленная эвакуация. Мы не должны достаться русским, мы сдадимся американцам. В чью светлую голову пришла эта бредовая идея? Мы двинемся маршем на Ретцов, чтобы оттуда добраться до Шверина, где проходит линия фронта американцев. Связь не работает. Я даже не могу послать весточку родителям.
У меня в голове не укладывается: как могло случиться такое? Как могла вся нация и я поверить словам о крови и почве, как могла я боготворить этого человека? И где обещанное чудо-оружие…
28 апреля 1945 года
Вчера мы выступили. Сколько бессмысленных смертей. Охрана стреляла в женщин, пытавшихся покинуть колонны.
Неожиданно раздался очень сильный взрыв. И нас буквально смело с дороги. Я не знаю, сколько я пролежала оглушенная, но когда я пришла в себя, вокруг валялись вперемешку заключенные и охранники. Некоторые шевелились, другие пытались встать. Над нами очень низко пролетали русские самолеты. Я поняла, что другого случая спастись у меня не будет, и отползла к обочине.
Потом я долго брела через поле, пока не добралась до какого-то хутора. Я уже совершенно пришла в себя.
На хуторе, состоящем из двухэтажного дома и хозяйственных построек, меня встретили две женщины: мать и дочь. Они дали мне гражданскую юбку и блузку вместо моих форменных.
– Надо уходить. Иваны насилуют и убивают женщин, – твердили они, собирая вещи. Но я чувствовала слабость и решила, что уйду завтра. Мне нужно немного времени, чтобы понять, что делать дальше. Теперь, когда я осталась совершенно одна, брошенная и преданная моим фюрером, так же как раньше была брошена и предана моим мужем.
