Книга Мои враги - Виктория Токарева

Захотелось красиво одеться. Она оделась в бежево-розовой гамме, надушилась изысканными духами и вышла – розовая и благоухающая, как ветка сакуры. И сразу увидела ЕГО. Он стоял с цветочницей и слушал ее, глядя в землю. А она что-то говорила ему с напряжением. Девушка жила в его номере. Она ждала его всю ночь, а он пришел на рассвете... И сейчас она спрашивала его, где он был. А он ничего не мог объяснить. Не мог же он сказать, что всю ночь просидел на лавочке возле Татьяны Соколовой, которая годится ей в мамаши. Цветочница просто не поймет.

Татьяна смотрела и думала, какой был бы ужас, если бы она доверилась ему, провела ночь в его криках и шепотах и участвовала в них. А сейчас стояла бы и смотрела. Что бы она чувствовала сейчас?

Татьяна повернулась и пошла в столовую. Было время обеда.

Есть не хотелось. Жить тоже не хотелось. Не хотелось ничего. «Может быть, уехать? Сегодня. Сейчас». Можно поменять билет, но неудобно напрягать администратора Сашу. Саша и так перегружен до ноздрей. У него сто пятьдесят человек. А тут еще Татьяна Соколова со своей истерикой...

Она стала есть. Что-то невразумительное лежало на тарелке. В столовую вошел полуночный ковбой, мальчик из Акмаллы. Сел напротив.

– Мне только первое, – сказал он официанту. – Супчику хочется...

Официант отошел.

– Я отравился, – сказал он.

Татьяна не ответила. Он смотрел своими странными глазами.

– Татьяна... – Его голос был слабым, как будто имел слабый напор. Она невольно посмотрела на его губы.

– Ты хочешь что-то спросить? – напомнила Татьяна.

– Нет. Это ты хочешь что-то спросить.

– Хорошо. Я спрошу. Вчера мне показалось, что у нас что-то было. Я ошиблась?

– Мне тоже показалось. Когда я положил голову на подушку, мне было не страшно умереть.

– А сейчас уже страшно?

– Да. Сейчас мне не хочется умирать.

– Просто ты был пьяный.

– Нет. Это я сейчас пьяный. Я пьянею наутро. Алкоголь очень медленно всасывается. Несколько часов.

– Тогда иди и ложись спать.

– Нет. Мы решили поехать в город. Поедем с нами.

Татьяна задумалась. Отношения выяснены. Она ему не нужна. Он ей тоже. Никто никому ничего не должен.

Можно просто по-приятельски взять и поехать в город и побродить по улицам. Это ведь так интересно: бродить по незнакомому городу.

– Я только возьму фотоаппарат, – сказала Татьяна.

Автобус внизу уже уходил.

– Подождите, – попросил Алеша Горчаков.

– А кого ждем?

– Татьяну Соколову. Она сейчас придет.

– Да что она, не уедет? – удивилась журналистка Катя. – Ей что, машину не дадут? Поехали!

Алеша Горчаков побледнел, и его лицо стало каменным.

– Ну ладно, – согласилась Катя и потрясла Алешу за плечо.

Лицо Алеши оставалось предобморочно-бледным и каменным.

– Ну все, все... – успокоила Катя. – Вот она...

Татьяна вышла из подъезда. Ей подали руку, она довольно легко вошла в автобус.

– Ну что, едем? – уточнил шофер и тронул свою машину.

Татьяна уселась возле Алеши Горчакова. Он сидел молчаливый и подавленный. Нервы никуда. Никакой нервной системы, потому что никакого детства. И будущего, похоже, тоже никакого. Алеша привез фильм, который все похвалили, но никто не купил. Его кино никому не нужно, кроме него самого. И женщины тут ни при чем. Какие женщины, когда жизнь валится...

Автобус остановился в центре города. Все шумно вылезли. Разделились на группы.

Татьяна и Алеша пошли вместе. Рассматривали архитектуру. Забредали в старые дворики. Все было обшарпанным, как после атомного взрыва. Хотя после атомного взрыва вообще ничего не остается. Значит, просто после взрыва.

– Неужели можно так жить? – удивилась Татьяна.

– Коммунисты оставили, – сказал Алеша. – Им было плевать на все. На настоящее и на будущее. Временщики.

– Ненавижу, – сказала Татьяна.

– Что?

– Машину подавления. Государство.

Вошли в очередной дворик. Татьяна достала из сумки фотоаппарат, скадрировала кусок высокой лестницы, старуху в халате и кошку. Щелкнула.

Старуха выглядела заброшенно, но ее лицо было спокойным. Похоже, она очень давно жила очень плохо. И привыкла.

– А почему демократы все это не отремонтируют? – спросила Татьяна.

– Денег нет, – ответил Алеша, как будто знал.

– Значит, у тех не было совести, у этих – денег, а результат один, – подытожила Татьяна.

Алеша не ответил. При коммунистах был четко налажен кинопрокат. Если кино выходило на экраны в понедельник, то в пятницу ты уже становился знаменит. Фильм, как пожар, охватывал все экраны, потом постепенно откатывался и затихал. Но все успевали его посмотреть, пресса успевала отреагировать, а режиссер мог купить себе машину.

Сейчас прокат разрушен. Прокатчикам выгоднее купить дешевое американское кино, прокрутить его, получить прибыль и купить новое американское кино. Молодые кинорежиссеры оказались в ловушке, и эта ловушка называется рынок. Рыночные отношения.

Татьяна нашла еще один интересный кадр. Прицелилась глазом, и в этот момент он обнял ее, проговорил хрустнувшим голосом:

– Дорогая моя...

Она была дорога ему вместе с этим фотоаппаратом у лица, с концом лета, с девочкой-цветочницей, тянущей руки, со своими неудачами – все вместе. Все в куче. Вся жизнь, со всеми ее противоречиями.

Татьяна не отстранялась. Она готова – все в кучу. Пусть все так, как есть. Только бы – вот этот его голос, его губы, взмыв счастья в груди.

Раньше, в прежней жизни, у нее было два требования к любимому: талант и надежность. А сейчас – ничего не надо. Талант и надежность – это условие. А раз условие – значит, торговля. А сейчас имеет значение только одно: ТЯНЕТ. Пусть не того, но тянет – так, что не отойти. Не отодвинуться ни на один сантиметр.

– Давай не будем сегодня расставаться, – предложил Алеша. – Проведем вместе день и ночь.

Вечером закрытие. Вручение призов. Банкет. Они будут сидеть рядом. И стоять рядом. Потом вместе уйдут. Столько общих секунд. И каждая секунда – вечность.

Выбрались из дворика. Отправились на базар.

Шли вдоль рядов, рассматривали красивые фрукты – хоть бери и рисуй. Весело торговались, весело покупали. Татьяна испытывала небывалую легкость и ясность, как будто видела в четыре глаза и дышала в четыре легких.

– Я хочу когда-нибудь сварить тебе борщ, – сказал он.

Через два часа вернулись к автобусу. Шофер ждал. Сели на прежнее место.