Книга Желтый Кром - Олдос Хаксли

В дневнике Джона Мэннингема от тысяча шестисотого года было странное место, вспомнил он, очень странное место. Некие мировые судьи в графстве Бэркшир — пуританские судьи — прослышали о постыдном прегрешении. Однажды лунной летней ночью они выехали со своими posse[19]из города и натолкнулись среди холмов на группу мужчин и женщин, плясавших в совершенно обнаженном виде у загона для овец. Судьи и их свита направили своих коней прямо в толпу. Как неловко, должно быть, почувствовали себя эти бедняги, как беспомощны они были против вооруженных, обутых в тяжелые сапоги всадников! Плясавшие были арестованы, подвергнуты наказанию плетьми, заключены в тюрьму, посажены в колодки. Плясок при луне с тех пор никогда не было. «Какой древний, земной обряд поклонения Пану был тогда искоренен?» — подумал он. Кто знает? Быть может, их предки плясали в лунном свете еще до Адама и Евы. Ему хотелось так думать. А теперь ничего подобного больше не было. Эти уставшие молодые люди, если захотят плясать, должны проехать на велосипедах шесть миль до города. Деревня брошена на произвол судьбы, лишена естественных развлечений, она не живет больше собственной жизнью. Благочестивые магистратские чиновники навсегда погасили маленький веселый огонек, горевший от начала времен.

И над могилой Туллии лампада

Пятнадцать теплилась веков...[20]

Он повторил про себя эти строки и углубился в мрачные раздумья обо всем, что не дожило до настоящего.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Длинная сигара Генри Уимбуша испускала приятный аромат. На коленях у него лежала «История Крома». Он медленно переворачивал страницы.

—Не знаю, какой эпизод вам сегодня прочитать, — сказал он задумчиво. — Путешествия сэра Фердинандо не лишены интереса. Затем, конечно, его сын, Джулиус. Это у него была болезненная мания, будто его пот порождает мух, так что в конце концов он покончил с собой. Или сэр Сиприан... — Он принялся переворачивать страницы быстрее. — Или сэр Генри. Или сэр Джордж... Нет, пожалуй, я не склонен читать ни об одном из них.

—Но что-то ведь вы должны прочесть! — заявил мистер Скоуган, вынув изо рта трубку.

— Пожалуй, я прочитаю о моем деде, — сказал Генри Уимбуш, — и о событиях, которые привели к его браку со старшей дочерью последнего сэра Фердинандо.

—Хорошо, — сказал мистер Скоуган. — Мы слушаем.

— Прежде чем начать, — сказал Генри Уимбуш, отрывая глаза от книги и снимая пенсне, которое он только что водрузил на нос, — прежде чем начать, я должен сказать несколько предварительных слов о сэре Фердинандо, последнем из Лапитов. После смерти добродетельного и несчастного сэра Геркулеса он оказался обладателем семейного состояния, немало увеличенного умеренностью и бережливостью его отца. Он тотчас же посвятил себя задаче потратить это состояние и делал это щедро и весело. К сорока годам он проел, а точнее, пропил и пролюбил почти половину своего капитала и, несомненно, избавился бы тем же манером и от остальной его части, но тут, по счастью, дочь приходского священника вскружила ему голову настолько, что он сделал ей предложение. Молодая леди приняла его и менее чем через год стала полной хозяйкой Крома и своего мужа. В характере сэра Фердинандо произошли невероятные изменения. Он вел теперь размеренный и экономный образ жизни, стал почти трезвенником и редко выпивал за один раз более полутора бутылок портвейна. Истощившееся состояние Лапитов снова начало расти, и это несмотря на трудные времена (сэр Фердинандо женился в тысяча восемьсот девятом году в разгар наполеоновских войн). Казалось, завидным уделом сэра Фердинандо будет преуспевающая и достойная старость, утешение которой — растущие и счастливые дети (ибо леди Лапит уже родила ему трех дочерей, и, кажется, у нее не было никаких причин не родить еще многих дочерей, а также сыновей) и тихое упокоение в семейном склепе. Однако провидение пожелало, чтобы все было иначе. Причиной — хотя, возможно, и косвенной — безвременной и насильственной смерти, положившей конец этому обновленному существованию, стал Наполеон, вызвавший и так уже столь неисчислимые беды.

Сэр Фердинандо, который превыше всего был патриотом, с первых дней войны с французами нашел свой собственный оригинальный способ праздновать наши победы. Когда радостная новость достигала Лондона, он имел обыкновение немедленно покупать большое количество напитков и, заняв место в первом попавшемся отъезжающем дилижансе, ехать по стране, объявляя добрую весть всем, кого он встречал по дороге, и щедро угощая напитками на каждой станции всех, кто имел желание слушать или пить. Так, после битвы на Ниле он доехал до самого Эдинбурга, а позднее, когда кареты, покрытые триумфальными лаврами и траурными кипарисовыми ветками отправились в путь с известием о победе и гибели Нельсона, он просидел всю холодную октябрьскую ночь на козлах «Метеора», направлявшегося в Норич, с морским бочонком рома на коленях и двумя ящиками старого бренди под сиденьем. Этот добрый обычай был одним из многих, от которых он отказался после женитьбы. Победа на Пиренейском полуострове, отступление Наполеона из Москвы, битва при Лейпциге, отречение тирана от престола — все эю осталось неотпразднованным. Случилось, однако, что летом тысяча восемьсот пятнадцатого года сэр Фердинандо жил в течение нескольких недель в столице. Последовала череда тревожных, полных сомнений дней, затем пришла замечательная весть о Ватерлоо. Это уже было слишком для сэра Фердинандо: в нем вновь пробудилась его счастливая юность. Он поспешил к своему торговцу винами и купил дюжину бутылок бренди тысяча семьсот шестидесятого года. Дилижанс на Бат как раз отправлялся в путь. С помощью взятки он получил место на козлах и, гордо восседая рядом с кучером, громким голосом провозглашал падение корсиканского бандита и всем раздавал веселящий и согревающий напиток. Они с грохотом проехали через Аксбридж, Слоу, Мейденхед. Спящий Рединг был разбужен великой новостью. В Дидкоте один из конюхов был настолько переполнен патриотическими чувствами и бренди тысяча семьсот шестидесятого года, что не имел сил застегнуть пряжку на сбруе. Ночь становилась прохладнее, и сэр Фердинандо понял, что Недостаточно прикладываться к бутылке на каждой станции: чтобы согреться, он вынужден был пить также и между станциями. Они приближались к Суиндону. Дилижанс мчался с бешеной скоростью — шесть миль за последние полчаса, — когда вдруг, хотя до этой секунды он даже не покачнулся ни разу, сэр Фердинандо опрокинулся боком со своего сиденья и упал головой вниз на дорогу. Сильный толчок разбудил дремавших пассажиров. Дилижанс остановился, кондуктор с фонарем побежал назад. Он нашел сэра Фердинандо еще живым, но в бессознательном состоянии. Изо рта у него текла кровь. Он попал под задние колеса, которые сломали почти все его ребра и обе руки. Череп у него был проломлен в двух местах. Его подобрали, но не успели доехать до следующей станции, как он умер. Так погиб сэр Фердинандо, жертва своего собственного патриотизма. Леди Лапит не вышла замуж второй раз, но решила посвятить остаток жизни трем своим дочерям — Джорджиане, которой к тому времени было пять лет, а также Эмелине и Каролине — двухлетним близнецам. Генри Уимбуш замолчал и снова надел пенсне.