Книга Роман лорда Байрона - Джон Краули

«Добро пожаловать, — обратилась девушка к Али нежным голоском, «что так прекрасно в женщине». — Я очень рада видеть твоего друга, о котором столько читала в письмах».

Легкое прикосновение ее руки, мимолетный взгляд темно-синих глаз, обычные слова приветствия, на которое гость не сумел найти даже самый заурядный ответ, — чувство, охватившее при этом Али, незачем и называть: оно известно даже тем, кто ни разу его не испытал, имя этого чувства вечно на устах у всех живущих. Однако смущение Али объяснялось не одной только чудесной, вековечной причиною: сходство Сюзанны с братом было столь велико, что оставалось только диву даваться. Лорд Коридон подошел к сестре, взял ее под руку, поцеловал в щеку — и оба они с улыбкой посмотрели на Али. Перед ним стояли Эрот и Антэрот, или же попросту близнецы — брат и сестра из комедии: вылитые Виола и Себастьян, неотличимые друг от друга. Это была — как Али впоследствии уяснил — их излюбленная забава: притвориться, будто они вовсе не замечают сходства между собой и не придают ему никакого особого значения; напустив на себя беспечный вид, они наслаждались замешательством Али.

«Входите, входите! — призывала леди Коридон. — Входите, вам нужно подкрепиться!» Эта восхитительная дама погнала молодежь впереди себя, точно гусыня своих гусят, и, прежде чем они переступили порог, принялась излагать ведомости домашних происшествий за время отсутствия обожаемого Сына.

Обнищание дома ничуть не уменьшило ни гостеприимства, ни веселости внутри его стен: леди Коридон, поразив соседей, недолго проносила траур, который, как она считала, был ей не к лицу, — она перестала завешивать окна шторами, изгоняющими благотворные солнечные Лучи, — и никакое сокращение Доходов не мешало ей в изобилии наполнять дом фруктами и сладостями — а также отличными восковыми свечами — и давать простор Музыке, посредством Фортепиано и детских голосов. Лорд Коридон пел под аккомпанемент сестры, Али же сидел рядом с Сюзанной и, по ее кивку, переворачивал ноты (хотя значки оставались для него китайской грамотой): он жаждал, чтобы пьеса длилась вечно — лишь бы всегда сидеть рядом, не чувствуя за собой обязанности говорить — с чем, как он думал, справиться ему будет трудно. «Любовь питают музыкой: играйте», — сказано в помянутой комедии; и если это так, тогда оба — Коридон и Сюзанна — служили ее истинными поставщиками — вернее, бакалейщиками, — а если это не так, тогда сладости, которыми питается любовь, не нужно и перечислять — право, не нужно.

Верно, других развлечений в доме не находилось — но то, что для одиночки оборачивается источником ennui[5]и недовольства, в компании переживается совершенно иначе — все зависит от обстоятельств, — и дни, проведенные Али среди обитателей Коридон-холла, слились для него в сплошной блаженный праздник. Втроем они взбирались на холмы и бродили по лесу, рука об руку, — глазели, как было обещано, из окон, но поскольку делали это вместе, щека к щеке, то увиденное обладало нескончаемой притягательностью. Увлеклись и Ловлей Рыбы — бессмысленнейшим из занятий, — с удочками и сетью просиживая на 6epeгy час, и два, и даже три в ожидании какой-нибудь несъедобной добычи, достаточно тупоумной, чтобы клюнуть на приманку, — но чаще всего ускользавшей для мирного плавания в родной стихии.

Пока они коротали досуг за ужением, Сюзанна выразила желание узнать историю Али — как он оказался среди англичан и сделался учеником Иды; но расспрашивала она столь ненавязчиво, с такой готовностью принять любой рассказ, что Али — впервые со времени прибытия на Остров — поведал все, что мог, о себе и о своей жизни среди албанских гор, о своем воинском служении у паши, умолчав только о жутких и кровавых сценах, которые, он не сомневался, оттолкнут от него это прекрасное существо. Но и без того «она его за муки полюбила», не переставая дивиться и печалиться, а «он ее за состраданье к ним». Брат Сюзанны, не менее отзывчивый сердцем, однако неизменно старавшийся теперешними отрадами вытеснить былые горести — или же попросту над ними позабавиться, — то и дело заливался смехом, тем самым не позволяя своим спутникам надолго предаваться сантиментам.

«Ты не турок и не албанец, — говорил Коридон, — и не чужеземец; твои похождения превратили тебя в пустое место: ты ни плох, ни хорош — ни рыба, ни мясо — ты чистая доска, на которой можно начертать любое имя — нанести и стереть. Вот так бы со мной!»

Али не знал, прав ли его веселый сотоварищ, но на обратном пути к дому в душе у него затеплилась странная новая надежда. И думал он: «Если сам я — ничто, поскольку право рождения у меня отняли, тогда пусть я буду кем угодно. Выберу себя сам — и переменюсь по собственному усмотрению, когда сочту нужным».

Давать он мог любые обеты — ибо Юность смотрит незамутненным взором — хотя прозревает главным образом, какой могла бы стать. Однако же свет настойчиво усматривал в Али только одно — не дозволяя, впрочем, ни единого наглядного тому подтверждения ни в одежде, ни в манере держаться и оставляя за Али одно только Имя — имя Турка.

Ученики вскоре вернулись в школу, вместе со своими попутчиками — черными дроздами. Лорд Коридон вне дома отдыхал душой, однако Али бросал взгляды назад, словно изгнанник из Эдема, о котором прежде и не подозревал, — Эдема, где осталась Ева, с которой он разлучился. Но что же, разве не думал он о далекой Иман — не вспоминал, охваченный новыми пылкими чувствами, об этом ребенке? Ничуть — а если и вспоминал, то лишь поражаясь тому, что не вспоминает: ему еще неведомо было, что самому верному сердцу не по силам вместить два прекрасных образа (тем более, если один вдалеке, а другой поблизости). К тому же его постоянным спутником был Брат Сюзанны, Коридон, — и Али казалось, будто Личность его двоится: столь явно проступала Сюзанна в своем Брате, что юноша словно бы видел ее перед собой, слышал в его голосе ее голос, а в рукопожатии ощущал ее касание.

Ида вновь увлекла своих питомцев привычными занятиями и развлечениями, стычками и раздорами. В конце семестра Али постарался избежать посещения своего дома — где, находился там Отец или нет, единственной его заступницей была слабая громада, официально именуемая Матерью, — и вместо того вновь ступить на холмы ставшего отрадным для него графства друзей. В разгар приготовлений к визиту, когда Али слушал лорда Коридона, перечислявшего будущие забавы и празднества (близилось Рождество — а значит, невзирая на стесненные денежные обстоятельства, вполне возможными представлялись жареный Гусь и пудинг, а также катание на коньках и полено, сжигаемое в камине в сочельник), к Али явился Наставник и, отозвав его к себе в кабинет, наедине сообщил ему новость (и, надо отдать ему должное, сделал это с участливой предупредительностью) о том, что его матушка, после долгих лет болезни, покинула нашу юдоль слез и переселилась в лучший мир. Али не нашел слов в ответ, а наставник, озадаченный странным бессердечием, изобличавшим, как ему представилось, подлинную натуру и характер Али, ни словом, впрочем, об этом не обмолвился, но предложил только всячески способствовать скорейшему, согласно полученным от лорда Сэйна инструкциям, отъезду юноши в Шотландию — в Аббатство, где Али, заверил он, «пораженный скорбью, обретет любовь и утешение»; и юноша, все еще не в силах говорить, отправился в путь.