Книга Путь Пилигрима - Гордон Диксон

– …Из этого я заключаю, зверушка-Шейн,- начал Лит Ахн, когда младший офицер ушел и они остались в кабинете вдвоем,- что непогрешимый миланский командующий уже подобрал и обучил людей, необходимых ему для проекта, еще до обсуждения своего плана в Совете. Ты найдешь укомплектованные офисы на месте. Мне бы хотелось, чтобы ты обратил особое внимание на то, каких человекообразных он использует. Тебе будет удобнее судить о твоих соплеменниках, чем мне или любому другому представителю истинной расы. Кроме того, сообщай мне о том, что, по-твоему, может меня заинтересовать. Мне бы хотелось знать, разумеется, об общей организации. У меня, конечно, есть планы, но это не то что получить отчет о непосредственном наблюдении от доверенного лица.

– Сделаю все, что прикажет Первый Капитан,- сказал Шейн.

– Можешь идти.

– Благодарю непогрешимого господина.

Два часа спустя, снова находясь на борту курьерского корабля, направляющегося в Лондон, Шейн смотрел в иллюминатор, как корабль поднимается, пока линия горизонта Земли не стала едва различимой кривой, а небо над головой не налилось космической чернотой. Странно, но сейчас, в пути, у него впервые оказалось время на раздумье, и, к своему удивлению, он обнаружил, что голова его до странности ясна.

Это было удивительно - удивительно почти до смешного. После эпизода в Милане он жаждал уединения в своей маленькой комнатушке в Доме Оружия, где мог бы в тишине поразмыслить о том, что с ним случилось и что вообще происходит. Потом этот воображаемый мирный оазис перестал быть оазисом, когда он обнаружил ожидавшую его там Сильви Онджин. И наконец, в Доме Оружия у него совсем не было времени - ни минуты личной свободы, когда можно было бы подумать о способе избежать того, что выглядело как верный путь к неминуемому саморазрушению. Теперь, когда меньше всего рассчитывал найти свободное время, он его нашел. Он был при исполнении служебных обязанностей. Поэтому алааги на время оставили его в покое, и он наконец мог повернуться к ним спиной и подумать о своем положении, на время предаться своим мыслям, пока корабль не приземлится на Британских островах.

Это была свобода при исполнении обязанностей. Человеческого слова для обозначения этого не существовало, но было алаагское, «alleinen». Оно означало высшую власть и свободу того, кто выполняет приказ,- сам себе господин в строго оговоренных границах.

Он молчаливо произнес это слово в уме - «alleinen» - и мрачно улыбнулся про себя. Ибо он не произнес слово правильно, строго говоря. Дело в том, что он говорил по-алаагски не настолько хорошо, как признавали это алааги. Определенные звуки невозможно было физически воспроизвести с помощью человеческой гортани и языка.

Настоящая правда состояла в том, что он, подобно другим успешным лингвистам из Корпуса переводчиков Лит Ахна, мошенничал в разговорном алаагском. Только что пришедшее ему на ум слово чуждого языка правильно должно было произноситься с чем-то вроде глубокого низкого покашливания в среднем слоге; и это покашливание, входящее во многие алаагские слова, было просто ему недоступно. Он всегда мошенничал при произнесении этого звука и не подкашливал, прикрываясь тем, что его голос слишком высокий по тону. Он научился произносить слова с таким звуком так, как это бы делал маленький алаагский ребенок; и хотя Лит Ахн, и даже Лаа Эхон, и другие улавливали на слух отсутствие этого звука, они бессознательно прощали ему это из-за прекрасного во всех других отношениях произношения - и потому еще, что услышанное слово напоминало то, что они много раз слышали в высоких голосах собственных детей.

Точно так же люди всегда извиняли и по-доброму старались не замечать неправильного произношения своих маленьких детей, друзей и знакомых иностранного происхождения.

Алааги, думал он, и вправду гуманоиды. Или люди - алаагоиды? Как бы то ни было, сходное физическое окружение и сходные планеты, на которых возникли обе расы, сформировали их удивительно похожими не только в физическом, но и психологическом и эмоциональном отношении. И все же алааги не слишком походили на людей в важных вещах - например, средний алааг был ростом девять футов. В важных вещах они отличались друг от друга. Они и должны были отличаться. К примеру, одна раса не могла заразиться болезнями другой.

Было время, когда Шейн мечтал о приходе на Землю чумы, которая косила бы пришельцев, но щадила людей - внезапная чума, которая уничтожила бы завоевателей прежде, чем эти завоеватели успели бы послать на другие заселенные ими планеты сигнал о том, что погибают. Разумеется, эта чума так и не пришла; и возможно, давным-давно алааги изобрели медицинскую защиту от такого рода напастей. Он оторвался от своих грез. Важно было найти выход из собственной ситуации. Пребывая в тишине мчащегося курьерского корабля, между голубой с белым Землей внизу и черным космосом наверху, он заставил себя немедленно заняться этим вопросом, пока есть возможность.

Покидая Милан несколькими днями раньше и направляясь в Дом Оружия, он признался себе в том, что «yowaragh» дважды заставлял его совершать до смешного отчаянные поступки против режима алаагов; и что поэтому благодаря сильным эмоциям, вызванным последними словами Марии, он будет снова вовлечен в контакт с людским Сопротивлением, тем подпольем, которое, как он знал - а они нет,- обречено на раскрытие и уничтожение руками алаагов. Это всего лишь вопрос времени.

Тогда он вынужден был признать, что будет не в состоянии помочь себе, если его спровоцируют, как не смог справиться с собой несколько раньше, когда настоятельная необходимость заставила его изобразить первый символ Пилигрима. Как не смог совладать с собой, когда увидел через видовой экран в кабинете Лаа Эхона Марию, ожидающую допроса.

Ход мыслей алаагов не предполагал, что нормальный человеческий скот способен на такую реакцию, как yowaragh. Если такое случалось с одним из них, это расценивалось не как умышленная вина, а лишь как слабость. Но, разумеется, зверь, проявивший признаки этого помешательства, считался ненадежным и больным и был обречен на уничтожение. Даже если это был такой ценный скот, как Шейн-зверь.

И вот, уезжая из Милана, Шейн понял: то, что произошло дважды, произойдет снова. В конце концов третий приступ помешательства застигнет его в такой ситуации, когда у него не будет другого выбора, как только в открытую объявить себя участником Сопротивления и разделить его судьбу или же совершить какое-нибудь дикое нападение в одиночку на одного из чужаков и в результате погибнуть. Его не привлекал ни один из этих вариантов, и он не хотел, чтобы Мария была к этому причастна.

Мария волновала его, и мысль о ней взволновала его сейчас так, как ничто другое с того времени, как умерла его мать.

Похоже, не существовало способа избежать одного из этих возможных исходов, и эту дилемму он привез с собой в Дом Оружия, в отчаянной надежде разобраться в ситуации и найти какое-то решение.

Но теперь вдруг события, подстегнутые амбицией Лаа Эхона предлагали ему, казалось, возможный выход. Ситуация в целом не изменилась, но именно сейчас, пребывая здесь в первые мгновения «свободы при исполнении», он неожиданно для себя увидел проблеск надежды на то, что еще сможет поторговаться за собственную жизнь и, возможно, за жизнь Марии. Это была дикая, безумная надежда, но все же надежда - там, где раньше он ее не ожидал.