Книга Глаза ворона - Татьяна Русуберг

Не договорив, пожилой волшебник остановился как вкопанный. Он выпучил глаза на Кая, как раз отодвигавшего для него тяжелый высокий стул. Мальчик смутился, вспомнив подробности своего вчерашнего унижения. Кровь бросилась ему в голову. Больше всего он в тот момент желал, чтобы Такхейвекх обращал на него ровно столько же внимания, сколько за ужином накануне.

— Что случилось, многоуважаемый? — произнес Мастер Ар сладчайшим голосом, делая вид, что он только сейчас заметил Кая в тени Такхейвекхова стула. — О, надеюсь, теперь вы убедились, что слуги-монстры, как вы их называете, имеют некоторые преимущества. На этом, например, все заживает за одну ночь, и он вынослив как мул. Между тем он чувствует боль так же, как и мы с вами. Но, в отличие от нас, этот «нелюдь» уже готов принять новую порцию… — При этих словах Кай похолодел. Старый волшебник, видимо потеряв аппетит, попятился от заманчиво пахнущих яств. — Или, может быть, не готов? — усмехнулся Мастер Ар. Маг изучающе глядел на слугу, пытавшегося сохранить невозмутимое выражение лица.

«Что, если Мастеру втемяшится снова войти в меня? Тогда ни у меня, ни у пленной волшебницы не останется ни единого шанса!» Но, к счастью, у хозяина Замка на этот раз было другое на уме.

— Покажи-ка нашему гостю свою спину! — потребовал Ар.

Кай отвернулся, скрывая краску стыда и сдерживаемой ярости, залившую лицо. Задрал рубаху. Последовало короткое молчание.

— Что скажете, многоискусный Такхейвекх? — В голосе волшебника звучала гордость за свое творение.

— Э-э… Тонкая работа, без сомнения, — пробормотал старик, с осторожностью подбирая слова. — Правда, я никогда не видел ее выполненной на коже живого человека… Если не ошибаюсь, значение символа…

— Коже нелюдя и урода, драгоценнейший Такхейвекх, не таковы ли были ваши собственные слова? — перебил Мастер. — Возможно, именно они подсказали мне эту замечательную идею: заклеймить моего раба, как скота, поставить тавро, которое невозможно свести и которое всегда будет напоминать ему о его сути…

— Помилуйте, дорогой Ар, — брезгливо поморщился старый маг, — это методы гайенов и церруканцев. Только варвары клеймят своих рабов каленым железом!

— О, нет! Это, — хозяин Замка коснулся воспаленной кожи, и волна боли сотрясла Кая с головы до пят, — гораздо, гораздо лучше железа! Это чистый первозданный огонь, первый элемент! Он прожег не только шкуру отродья, но и его душу, ибо — несмотря на ваши сомнения, многомудрый Такхейвекх, — она у него имеется, да… Это-то и делает его интересным!

Кай едва мог дождаться, пока мастера наконец отужинают. Убрав со стола и получив разрешение идти, он тайком прошмыгнул в Зал Предков.

Не менее монументальный, чем Обеденная Зала, чертог этот во всю длину пресекали два ряда каменных фигур в человеческий рост, изображавших волшебников и волшебниц, старых и молодых, со всеми регалиями, полагающимися их профессии. Статуи, по словам Ментора Рыца, были одновременно саркофагами, заключавшими в себе прах благородных предков Мастера Ара. Они стояли в том же порядке, что и фигуры для игры в скак. Подобно фигурам, каменные волшебники были двух цветов: черного по левой стороне и белого по правой. Или наоборот — смотря с какого конца зала смотреть. Даже пол здесь был выложен вперемежку черными и белыми плитами, так что чертог напоминал подготовленную, но так и не начатую неведомыми игроками партию. Противоположная главному входу стена была полностью зеркальной. И без того длинные ряды предков Мастера Ара уходили в зазеркальную бесконечность. Надо было коснуться холодной и гладкой поверхности, чтобы понять, где кончались сами истуканы и начинались их отражения.

Теперь в зале было темно и тихо. Только в огромные окна заглядывал серый облачный вечер, окрашивая все в сумрачные тона. Кай бегом проскочил между рядами предков Мастера, казалось, неодобрительно хмурившихся ему вслед. Запыхавшись, с сильно бьющимся сердцем, мальчик затормозил, чуть не врезавшись носом в собственное отражение. После мгновенного колебания он сдернул с себя рубаху и повернулся к зеркалу спиной, заглядывая через плечо.

От увиденного у Кая перехватило дыхание, из груди вырвался отчаянный стон. Кожа его плеч, спины и шеи была покрыта подживающими рубцами, лиловыми в неверном сумеречном свете, и представляла собой неприглядное зрелище. Но не это было самое ужасное и непоправимое. Через всю его спину, от основания шеи до поясницы, шли три широких узорных полосы, глубоко вытравленных в коже. Они напоминали опрокинутое и наискось перечеркнутое V, немного загибавшееся на концах. На всеобщем языке знак напоминал первую букву его имени. В иероглифическом письме тан, втором самом распространенном алфавите Потерянных Земель, это было слово «раб». Иероглиф радужно переливался в серой полумгле зеркала…

Мальчик ударил кулаком ненавистное отражение, упал на колени и стал беззвучно раскачиваться, зажимая голову руками.

Он сорвал с глаз намокшую повязку. Соль жгла лицо. Кай ненавидел себя за эти слезы: слезы жалости к себе, слезы бессилия. «Это совсем не то, что мне сейчас нужно!» Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и постарался расслабиться. Это было трудно, время поджимало. «Надо забыть о времени. О стыде. О боли. О ненависти. О страхе. О ней. О себе. Есть только море и его сонное предзакатное дыхание внизу. Есть воздух, который движет облака и дает опору птицам. Есть дети моря и воздуха, горячие комочки жизни, несомые ветром, мои легкие братья и сестры…»

Он не почувствовал сопротивления тетивы. Ее натягивала не рука, а ветер. Его течение наводило стрелу на цель, которую лучник знал, не видя: старую серохвостую крачку, опять оставшуюся без добычи, отобранной наглой товаркой. Он слышал, как стрела рассекла воздух, загудевший в ее оперении, как внезапно оборвалась брань мгновенно умершей птицы, как ее тело падало вниз, нелепо раскинув неподвижные крылья, пока с тупым звуком не ударилось о камни…

Кай открыл глаза, и странная связь с окружающим миром внезапно оборвалась. Это было удивительно, он никогда не испытывал ничего подобного, никогда ни о чем подобном не слышат… Невидимое солнце на западе мазнуло розовым облачное одеяло. Скоро совсем стемнеет, и птицы улягутся на покой. «Я должен использовать оставшееся время, чтобы ничего не оставить случайности. Ведь от завтрашнего выстрела будет зависеть свобода Юлии Доротеи и моя собственная судьба». Кай снова завязал глаза и позволил ветру наполнить себя…

Этой ночью ему снился сон. Он снова видел Юлию Доротею. Она спала в своей темнице, едва освещенной зеленоватым светом гнилушки. Полумрак не мешал Каю разглядывать ее: он видел в темноте как кошка. Мягкие черты девушки во сне расслабились и стали совсем детскими. Длинные темные ресницы отбрасывали густую тень на видимую мальчику щеку. Под другую Юлия Доротея уютно подложила ладонь. Она спала на брошенной в угол охапке соломы, укрывшись плащом. Несколько соломинок застряли в ее взъерошенных волосах. Одна из них щекотала ей ухо, заставляя смешно морщиться во сне.

Соломинка ли была тому виной, или она почувствовала на себе чужой взгляд, но узница вдруг открыла глаза. Увидев сидящего в углу на корточках Кая, она удивленно приподнялась на локте: