Книга Капитан Крокус - Федор Кнорре

А я ни за что не могу этого допустить! Я знаю, что безвыходных положений на свете не бывает. Но где же, в таком случае, выход? Выхода нет! Убежать я не могу, потому что тогда зверушки подохнут с голоду. Остаться я тоже не могу, потому что эти комбиносы обязательно что-нибудь да пронюхают! Выхода нет! И всё-таки выход где-нибудь есть, только я его не могу найти. Главное, надо сохранять полное спокойствие. Но как сохранять спокойствие, когда я ужасно волнуюсь?.. А когда человек волнуется, ему лучше всего пойти и хоть немного закусить…»

Так он и сделал: пошёл в дом и стал закусывать. Но даже во время еды он всё время думал и придумывал разные планы, один несбыточнее другого.

Он очень грустно, но с аппетитом жевал бутерброды, один за другим, вздыхал и качал головой, приговаривая:

— Ах, до чего же я легкомысленный человек! Мне надо как можно быстрее обдумать своё ужасное положение, а в голову мне всё время приходят только разные забавные сценки для цирковых выступлений, смешные случаи да старые сказочки… Ай-ай, до чего я непростительно легкомысленный!..

В калитку робко постучали, и Коко, дожёвывая последний бутерброд, пошёл отворять. Дряхлая, согнутая в три погибели старушка, униженно кланяясь, робко вползла во двор, жалобно кряхтя под тяжёлой ношей.

Шаркая ногами в деревянных башмаках и опираясь на палочку, она захныкала:

— Пожалей, батюшка, бедную старушку, пусти отдохнуть у тебя где-нибудь в уголочке! Совсем я из сил выбилась, — безутешно бормотала старушка, горестно качая головой и кланяясь так низко, что её нос каждый раз чуть не цеплялся за землю.

Коко внимательно её оглядел, сам умилился до невозможности и запричитал ещё жалобней, чем сама старушка:

— Бедная ты, несчастная! Небось косточки-то у тебя все ломит, жилочки-то все тянет? А?

— Ломит, сердешный, ломит косточки все до единой! Старая стала! Пожалей бедную, дай водички испить, во дворике у тебя посидеть. Пожалей сироточку, нет у меня ни отца ни двора, ни кола ни матери!

— Просто не знаю, чем тебе и помочь, бабусенька. Двора у меня тоже нет, я тут в гостях, отца-матери тоже — сам сирота. Могу предложить кол, да зачем он тебе?

— Пусти уж меня, родненький, хоть в дворике у тебя посидеть, водички попить. Пожалей старую! Только тем и живу, что собираю хворост себе на пропитание! Вот вязаночку набрала! — И старушка ткнула пальцем, показывая на большую вязанку, под тяжестью которой у неё гнулась спина.

— Вижу, вижу, — с трудом сдерживая рыдания, причитал Коко в тон старушке. — До чего же ты слабенькая, до чего дряхленькая, всё равно как былиночка степная… Да водичка-то тебе, пожалуй, не по вкусу придётся. Лучше научу я тебя, как зарабатывать себе на хлеб получше, чем этим хворостом!

— Вот уж спасибо тебе, родненький! Научи, научи старую, неразумную… Научи, сынок, как заработать на хлебушек!

— А вот как, былиночка: шла бы ты, бабоня, в грузчики. Работа тебе как раз по плечу, хорошо бы заработала!

Старушка икнула от удивления, собралась с духом и залилась слезами:

— Ай, грешно смеяться над старенькими, над хиленькими да трухлявенькими!

— Бодрей смотри на жизнь, бабоня! — с неожиданной бессердечностью стал покрикивать Коко. — Ты ещё старушка довольно свеженькая, бодренькая! Гляди, сколько в твоей вязаночке железного хвороста — килограммов сто двадцать, никак не меньше!

Старушка надулась, злобно посматривая на него исподлобья, и уклончиво пробормотала:

— Ну, уж ты скажешь… Сто двадцать!.. Обижаешь старого человека! Тут, может, и ста не будет!

— Ладно, ладно, я ведь отлично знаю, откуда ты явилась!

— Ничего подобного, вот и не оттуда! — гаркнула старушка и, прикусив язык, опять было захныкала: — Всё потешаешься над бедной. Стыдно насмешничать… Водички бы, попить бы!..

— Какой дурак тебя надоумил нагромоздить себе на спину сто килограммов ржавых труб и гнутых железных прутьев? Чего ты мучаешься?

Старушка подумала и неуверенно промямлила, пряча глаза:

— Чего ты ко мне придираешься? Наш брат старые-престарые старушки все, как одна, любят собирать вязаночки хвороста в лесу. Даже написано так…

— Написано — в лесу. А ты, дуралей, где собирал? На свалке? Старушка шмыгнула носом и вздохнула:

— А что, это не хворост, что ли? — Она капризно передёрнула плечом. Хворост! Придираешься ты! Какой ни на есть, а хворост!

— Ну-ка, разогнись, а то скрючившись держать столько железа — спина затрещит даже у такого здоровенного мужичищи, как ты.

Старушка повернулась, вышла бодрым строевым шагом из калитки и, отойдя на несколько шагов, с грохотом свалила тяжесть на землю. Потом выпрямилась во весь рост, потирая поясницу, и, оказавшись здоровенным детиной, с надутым видом стала (вернее, стал), уставясь в землю, концом сапога со злостью поддавать мелкие кусочки шлака, которым был усыпан пустырь.

— А откуда мне знать? Я в лесу ни разу в жизни не был. Я же городской. Мне велели собрать вязанку, я и собрал. А кто его знал, что он не хворост?

— Ну, принести водички?

— Отстань ты со своей водичкой! Привязался тоже!.. — грубо буркнул неудачливый сыщик и широко зашагал прочь.

«Ну, кого теперь ещё придётся ждать? Уже стали живых шпиков подсылать! Вот до чего дошло! Ай-ай-ай, чем это кончится?..» — озабоченно думал Коко, глядя вслед размашисто шагавшему по пустырю сыщику.

Глава 19. СОСИСОЧНОЕ ДЕРЕВО

озвратившись в полицейскую костюмерную, сыщику пришлось снова взяться за альбомы, где описывались всевозможные способы маскировки и изменения наружности для сыщиков, шпионов, шпиков, соглядатаев и доносчиков.

Со злостью он перелистнул страничку, где была изображена старушка в чепчике, деревянных башмаках и с вязанкой хвороста на сгорбленной спине.

— Чтоб черти взяли всех старушек, все хворосты и чепчики! Ну, да не беда, я ещё перехитрю этого хитрого клоуна! Я ему покажу! Чтоб я да не сумел так загримироваться, чтобы проникнуть в любой дом неузнанным? Ха!

На следующей странице был рисунок с объяснением, как замаскироваться трубочистом.

— Ну что ж, попробуем! — сказал сыщик и в несколько минут переоделся, замазал лицо ваксой и, скрестив руки на груди, стал перед зеркалом. — Нет, это тоже слишком просто! Не лучше старушки!

Он сбросил костюм трубочиста и быстро переоделся парикмахером, потом балериной, пивной бочкой, но всё казалось ему недостаточно хитро, а ему хотелось придумать что-нибудь такое хитрое, чтоб никто на свете не смог его разоблачить.

Напрасно он, уже спеша и нервничая, переодевался водолазом, мусорщиком, фонарным столбом, — всё было не то!