Книга Шаг во тьму - Иван Тропов

– Да нет, Храмовник, – сказал Виктор. – Таких вообще не бывает…

Очень мне хотелось возразить что-то, но что? В отличие от меня, Виктор ходит к Старику не только ради ручной дьяволицы. Он вместе со Стариком корпит над сучьими фолиантами. Может быть, сейчас он прав.

– И фонарь… – пробормотал Виктор. – Не нравится мне это… А! Вот и наши мишки косолапые на хромой махинке.

Я оглянулся. Под холмом, откуда мы пришли, медленно ползли два красноватых огонька.

От Виктора щелкнуло пластиком – раз, два, – и тихо зачмокала листва под его каблуками. Я бросил последний взгляд на фонарь и тоже пошел к машине.

Два красных огонька медленно ползли под холмом. Озарили задницу моего «козленка», подъехали почти в упор и остановились. В отраженном от «козленка» свете обрисовалась рубленая морда Гошева «лендровера». Хлопнули дверцы, в мутном красноватом свечении появились два силуэта.

– Медведь-сибарит и мишка-оторва… – прокомментировал Виктор. – Ну разве не похож? Шатун, отощавший шатун и есть…

Он сразу прозвал Бориса Шатуном. Хотя в самом деле похож… Особенно сейчас, когда он и Гош ходили в красноватых отсветах подфарников. Неверный свет делал силуэты больше, чем они были на самом деле. А они и при дневном-то свете оба не маленькие.

Да и верно – похожи на медведей. Гош – на матерого из лета, плотного и тяжелого. Борис – на огромного шатуна, выбравшегося из-под снега ранней весной – отощавший, злой и опасный. Высокий, даже выше Гоша и шире его в плечах, но какой-то плоский. Костяк медведя-великана, еще не обросший мясом и жиром. Длинные руки и ноги – огромные рычаги, с которых убрали все лишнее, оставив лишь кости да тугие веревки жил. Но даже такой, тощий и не раскачанный, Шатун был сильнее нас всех. И меня, и Виктора, и даже Гоша.

Идти вниз было легче, мы с Виктором почти сбегали с холма, только успевай подтормаживать на мокрой листве. С каждым шагом дальше от вершины – и я чувствовал себя увереннее.

Если бы еще метров пятьсот пройти вот так, прочь от дома, это предательское чувство отступит. А если на машине, к трассе – где-то там отпустит по-настоящему. А потом совсем пройдет…

Я стиснул зубы и мотнул головой. Нагнал Виктора.

– Так что? – спросил я.

– По жесткой, само собой.

Мы почти спустились к Гошу и Борису, я спросил тихо и быстро:

– Ты?..

Вместо ответа Виктор шагнул к ним:

– Ну что, господа хорошие! Неприятности у нас…

Сволочь…

Но деваться некуда. Я вздохнул, кивнул Гошу с Шатуном и полез в «козлика».

– Что случилось? – спросил Шатун за спиной.

В зеркало заднего вида я видел его лицо – красное от света подфарников, худое и напряженное. Натаскивает Старик его уже давно, больше года, но пока весь его опыт – возня с ручной дьяволицей. Всех паучих в городе и в округе мы перебили раньше, а соваться дальше Старик запретил.

– Именно, – отозвался Виктор. – Случилось. Вся Диспозиция к черту.

Примостившись на краю сиденья, я дотянулся до бардачка и достал Курносого. Пока Виктор объяснял, я выщелкнул барабан. Стержень барабана тут же выкинул из камор патроны. Скрепленные плоской обоймой воедино, они вывалились мне в руку гроздью металлических виноградин.

Я сунул их в карман и снова полез в бардачок. В уголке, обтянутая тряпицей, чтобы не перепутать в темноте, лежала еще одна железная гроздь. Вот эти-то пять патронов, скованных такой же обоймой-снежинкой, я и вставил в барабан. Защелкнул револьвер и вылез из «козленка».

– Что, Шатун? Мандражит? – пытал Виктор Бориса.

Тот кивнул.

– Есть немного…

Он улыбнулся – неуверенно, ловя наши взгляды.

Странное это ощущение, когда огромный мужик, на две головы выше, килограммов на сорок тяжелее и на десять лет старше, заискивающе заглядывает тебе в глаза, словно нашкодивший мальчишка…

Даже не подозревая, что ему предстоит пройти еще один, последний урок. Жестокий, как и все наше ремесло.

– Держи. – Я протянул ему Курносого.

– Chiefs Special… – пробормотал Шатун, принимая.

– Пользоваться-то умеешь? – спросил Виктор.

– Да, конечно… Но… – Шатун нахмурился. Протянутая рука замерла, едва коснувшись пальцами рукояти, так и не взяв револьвер из моей ладони. – Но Юрий Александрович говорил, что…

– Все верно, – сказал Виктор. – Но сейчас случай особенный. Пойдешь с оружием.

– Но ведь я…

– Чуть сзади пойдешь, – говорил Виктор, не обращая внимания. – Она будет давить на нас, тебе будет полегче. Сможешь выстрелить.

– А если у меня не получится? – Голос Шатуна, и без того низкий, вдруг охрип. Он облизнул губы. – Я ведь еще никогда…

– Должно получиться! – рявкнул Виктор. – Выхода другого у нас нет… Парень ты крепкий, так что должен взять на себя самую трудную работу.

– Да, хорошо…

Даже в неверном свете подфарников было заметно, как запунцовели щеки Шатуна. Не ожидал он, что вечно ехидный Виктор так высоко его оценит… Шатун закусил губу, но все-таки краешек смущенной улыбки просочился.

– А можно, я со своим? – осмелел он. – У моего рукоятка нормальная, тяжелая. А то этот совсем маленький и легкий, отдача, должно быть, как молотком по пальцам…

Виктор пожал плечами – уже прежний, ехидный и равнодушный:

– Никто и не обещал, что будет легко.

– Нет. Придется с этим. Патроны специальные, – сказал я.

Достал из кармана гроздь патронов и присел к подфарнику, чтобы лучше было видно. Борис пригнулся к моему плечу, вглядываясь. Я щелкнул ногтем по красновато отливающей головке пули. На полированном металле чернел крест.

– Пуля подпилена, видишь? Когда входит в тело, раскрывается цветком. Четыре куска свинца да еще медный задник. Раздирает так, словно не одна пуля, а всю обойму туда всадил. Главное, суметь подобраться к ней и выстрелить. Хотя бы один раз.

Шатун кивнул. Очень серьезно.

Виктор за его плечом отвернулся, пряча косую ухмылку.

– А запасную… можно?

– Нет. Если пяти патронов тебе не хватит, то…

Я замолчал. Просто покачал головой.

Шатун гулко сглотнул.

– А если…

– Пора, – сказал Гош.

В его руках красновато блестел серебряный медальон – на самом деле, крошечная музыкальная шкатулка. Скрипнула пружина, заводя механизм, и тихо полились звуки. Серебристые постукивания, выстраивающиеся в ритм.

Не очень быстрый ритм, с довольно сложным рисунком… если бы я не слышал его тысячи раз.