Книга Утром деньги, вечером пуля - Наталья Александрова

– Вы кто такая? Вы что здесь делаете? – прошипела женщина в кожанке. – Кто вас пропустил? Вы мешаете творческому процессу! Мешаете великому человеку! Немедленно покиньте театр, и если я вас еще здесь увижу…

«Расстреляю на месте», – хотела я закончить за нее. Однако не успела.

– Стоп, стоп, стоп! – воскликнул режиссер, повернувшись в нашу сторону. – Роза, не прогоняй эту девушку! Она мне нравится. Я вижу в ней мальтийскую болонку!

Да, как только меня не называли, с кем только не сравнивали – но с мальтийской болонкой сравнили первый раз в жизни! Я хотела обидеться, но вовремя удержалась: кажется, у меня появился шанс поближе познакомиться с этим режиссером и выяснить, почему он заинтересовал Алену Щукину…

– Ваше счастье! – прошипела Роза, неприязненно поджав узкие губы. – Вы что, не слышали? Мастер вами заинтересовался! Немедленно идите на сцену!

«Вот еще, – хотела я фыркнуть в ответ. – Что это я должна бежать по его первому зову, как… как мальтийская болонка?»

Однако ноги уже сами несли меня к сцене. Видимо, у них в театре такая атмосфера, что каждое слово режиссера имеет силу магического заклинания и мгновенно выполняется всеми присутствующими…

Короче, я не успела досчитать до трех, как уже поднялась на сцену и предстала перед лицом господина Неспящего.

Все остальные актеры стояли в тех же позах, в которых остановил их режиссер, только человек на ходулях тихонько вытащил пачку сигарет и закурил, отвернувшись от Розы, которая пыталась испепелить его взглядом без всяких спичек.

Режиссер обошел вокруг меня, как вокруг мраморной статуи, осматривая с ног до головы. Затем он почесал своего песика за ухом и проговорил, обращаясь к нему с чрезвычайным почтением:

– Как тебе кажется, Мейерхольд? По-моему, в ней что-то есть. Эти глаза… ведь в них, несомненно, скрыто что-то глубоко мальтийское! Такая скрытая, неосознанная тайна…

Песик выразительно тявкнул. Я выкатила глаза, как солдат на плацу.

– Вот видите? – оживился режиссер. – Мейерхольду она тоже понравилась!

Песик снова тявкнул. Режиссер взглянул на часы и проговорил:

– Сейчас, мой дорогой, я все помню! Сейчас я дам тебе твою витаминку…

Он достал свободной рукой из внутреннего кармана стеклянный флакончик, вытряхнул из него розовую таблетку и протянул песику на ладони. Тот слизнул таблетку и удовлетворенно заворчал.

Я невольно вспомнила, как Бонни лопает морепродукты, и подумала, что все собаки одинаковы – что маленькие, что большие. Хозяева, кстати, тоже.

– Да, так на чем мы остановились? – Режиссер повернулся ко мне. – Вы понравились нам с Мейерхольдом. Вы будете играть в моем спектакле мальтийскую болонку. Это очень важная роль! У нее настолько значимая сверхзадача…

– Но я вообще-то не актриса… – начала я нерешительно.

– Что значит – не актриса? – удивленно переспросил режиссер. – Все женщины актрисы! И вообще, любите ли вы театр? Любите ли вы театр так, как люблю его я?

– Ну, вообще-то люблю… – ответила я неуверенно. – Ну, может быть, не так сильно, как вы…

– Любите? Ну, значит, все решено! Вы с завтрашнего же дня приступаете к репетициям!

В ту же секунду он забыл обо мне и снова повернулся к актеру Семиухову:

– Ты понял наконец, в чем твоя сверхзадача? Понял, чего я от тебя хочу?

– Понял, Антоний Зигфридович! – ответил тот.

– А если понял, попробуй еще раз!

Семиухов вернулся на край сцены и, еще раз подбежав к человеку на ходулях, поднял ногу.

– Лучше, немного лучше! – проговорил режиссер. – Лучше, но все же не вполне соответствует чеховскому замыслу и моей трактовке. На этот раз у тебя получился фокстерьер, в лучшем случае – пудель, причем не карликовый, а средний. А ты должен сыграть маленького шпица… маленького, очень маленького! – И он двумя пальцами показал необходимые размеры. – Ну, попробуй еще раз!..

Семиухов снова вернулся на исходную позицию, а ко мне подобралась женщина в кожанке, которую звали Розой.

– Вы все поняли? Мастер одарил вас своим вниманием. Завтра вы должны явиться на репетицию. Начало у нас в десять ноль-ноль, никакие опоздания не допускаются.

– Но я… – я хотела сказать, что в мои планы не входило играть собачек – ни больших, ни маленьких, что у меня есть собственные дела, и собственная жизнь, и собственная собака наконец… Но Роза пригвоздила меня таким ледяным взором, что все доводы застряли в глотке.

– А сейчас покиньте помещение! – продолжила она холодно. – В сегодняшней репетиции вы не участвуете, а присутствие посторонних категорически запрещено. И еще раз напоминаю – никакие опоздания не допускаются! Есть только одна уважительная причина…

– Какая же? – спросила я робко, хотя и догадывалась, каким будет ответ.

– Смерть! – отчеканила Роза замогильным голосом. – Причем исключительно ваша собственная. Никакие родственники, даже ближайшие, в расчет не принимаются!

«Какие, однако, у них в театре гестаповские порядки! – думала я, выходя из театра. – Видите ли, только личную смерть актера они считают уважительной причиной для опоздания! Ну, положим, меня-то это не касается, я не собираюсь сюда больше приходить. На режиссера я посмотрела, его фамилию узнала, расскажу дяде Васе – и все на этом. Никакого интереса для нас этот надутый индюк не представляет. Наверняка заметка о нем совершенно случайно оказалась в мусорном ведре у Алены Щукиной, а точнее – интересовал Алену вовсе не он, а другой человек, который был рядом с ним на фотографии. Именно поэтому Алена вырезала только снимок, а саму статью выбросила. Ее, как и меня, совершенно не интересовали изыскания Антония Неспящего в области психологии маленьких собачек».

Выйдя из театра, я направилась к афишной тумбе, около которой оставила Бонни.

Однако подойти к ней мне не удалось, потому что вокруг этой тумбы собралась огромная возбужденная толпа. Толпа галдела, что-то горячо обсуждая. Раздавался смех и сочувственные выкрики. Почувствовав неладное, я стала протискиваться сквозь толпу, расталкивая зевак локтями. Дело пошло лучше после того, как я выкрикнула озабоченным голосом:

– Осторожно, граждане, я бациллоноситель! Новая разновидность – кроличий грипп! Невероятно заразное заболевание! Попрошу соблюдать дистанцию!

От меня все шарахнулись, и я оказалась на свободном пятачке перед афишной тумбой.

Под самой тумбой с невинным видом стоял Бонни. Напротив него суетилась хрупкая старушка в клетчатом подростковом пальто, с аккуратно завитыми голубоватыми волосами. Старушка испуганно вскрикивала, размахивала руками, показывая куда-то наверх, однако подойти ближе не решалась.

Задрав голову, я увидела на самом верху афишной тумбы огромного черного кота с белой манишкой. Кот стоял, выгнув спину верблюдом, и обреченно мяукал.