Книга Театр Черепаховой Кошки - Наталья Лебедева

Инна Юрьевна была тучей, серо-сизой, яркой, сверкающей молниями поддельных бриллиантовых нитей.

Полина сидела в коридоре возле школьной раздевалки и боялась идти домой. Она была, наверное, в первом классе. Потом все-таки пошла и брела по улице медленно-медленно.

— Какие оценки? — спросила дома туча. Короткая строка на платке была усеяна кляксами.

— Четверка, — шепнул паучок.

— Какая четверка? — Туча придвинулась и вдруг стала видна смутно и расплывчато, словно у паучка потемнело в глазах.

— По рисованию. За пальму.

— Дрянь, — громыхнула туча. — Маленькая ничтожная дрянь.

Саша поняла, что видит это уже не в образах: Полина перестала скрываться за ними и начала показывать все как есть, словно заново переживая то, что было десять лет назад.

— Дрянь! — взвизгнула Инна Юрьевна. — Ума не хватило пальму нарисовать!

А потом она замолчала — словно успокоилась и взяла себя в руки.

Маленькая Полина тоже выдохнула. Отступила на шаг назад, словно проверяя, можно ли ей уже идти, закончен ли разговор.

Но Инна Юрьевна вытянула вперед руку с остро отточенными ногтями, положила ее дочери на макушку, медленно запустила пальцы в волосы у основания косички, приподняла их маленьким куполом, а потом вцепилась изо всех сил, словно хищная птица, и дернула вверх. Полине показалось, что волосы отрываются, и красный в черных прожилках ужас заволок все вокруг.

Мать швырнула ее в угол, брезгливо стряхнула с ладони тонкие волосинки, отхлестала дочь по лицу, подняла за плечи, встряхнула и бросила еще раз.

— Не будешь учиться, — сказала она спокойно, — пойдешь в дворники. В грязи ковыряться всю жизнь. Всю жизнь. А я не для того тебя ращу, чтобы ты ковырялась в грязи. Ты должна быть достойна своей матери, понимаешь? Я в этой жизни не последний человек, и ты должна соответствовать или снова будешь наказана.

Платки кончились.

Полина плакала, наклонившись вперед, обняв Сашу, прижавшись к ней с отчаянием потерявшегося ребенка. Она рыдала, и от пальцев, впившихся в Сашины руки, той стало мучительно больно. Но Саша готова была терпеть.

— И что, каждый раз — так? — спросила она, когда слезы почти закончились и когда поблекли фиолетовые отметки на Полинином теле.

— Что? Нет. Нет, — ответила Полина. — Один раз. Я больше четверок не получала. И всегда все делала как ей нравится. Всегда. Я такая трусиха!

— Ну хорошо, — Саша отчаянно искала выход, — а твой художник? Может быть, он сможет помочь? В конце концов, ему ведь на тебя не наплевать, да?

— Нет, он не поможет. — Полина удивительно светло улыбнулась сквозь слезы.

— Из-за жены? Потому что женат?

— Нет, — она немного помолчала. — Просто он больной и старенький.

3

Полина встретила его весной на выставке. Шел дождь, домой не хотелось, к Саше — тоже. Она зашла в Зал Союза художников: три комнаты анфиладой, пустота и картины по стенам. Никаких посетителей, и только на диванчике в углу — смотритель, пожилая грузная тетечка, а рядом с ней — нервный бородатый мужичок, всклокоченный и ежеминутно потирающий руки.

Полина смотрела картины: шла по кругу медленно-медленно, чтобы убить время. Закладывала руки за спину, наклонялась вперед, близоруко сощурившись, и склоняла голову набок, играя заинтересованность.

Двое на диванчике притихли, Полина чувствовала, что они разглядывают ее.

Картины были самые обыкновенные: сероватое зимнее утро, ваза с чахлыми былинками, портрет полной женщины за фортепьяно.

Полина обошла залы два раза. Ей тут нравилось: чисто беленные стены, большие окна, новый ламинат на полу.

Когда она пошла на третий круг, мужичок подошел к ней и спросил:

— Ну как вам, нравится?

— Да, — ответила Полина.

— А что-нибудь вы могли бы выделить? Какую-нибудь одну вещь?

Полина наугад ткнула пальцем в натюрморт с вазой и былинками.

— Да, — протянул мужичок, — мне тоже кажется, что эта мне особенно удалась.

Он потом долго говорил, а Полина слушала и почти все время молчала, и тетечка-смотритель в конце концов принесла им по чашке крепкого, хорошо заваренного чая. Художник не пил, а смотрел, как пьет Полина, и наконец сказал — медленно и осторожно подбирая слова:

— Полиночка, у вас удивительное лицо. Сразу и взрослое, и детское: взрослые черты, а взгляд — ребенка. Вы не согласились бы позировать мне? Дело в том, что от меня давно уже хотят, чтобы я написал одну картину, а я все никак не мог найти натурщицу и… и вот…

— И ты спишь с ним? — спросила Саша. Она была обескуражена.

— Нет, — ответила Полина. — Он ко мне совсем по-другому относится.

— Но ты позируешь обнаженной?

— Нет, что ты! Он очень хороший. Он бы никогда…

— Но он женат? Ты говорила, что он женат.

— Он живет с мамой. И больше у него никого нет и никогда не было.

— А сколько ему лет?

— Шестьдесят пять. И у него больное сердце.

…Мастерская художника была в самом центре, на втором с половиной этаже большого здания с красиво скругленными углами.

Полина поднималась по широкой лестнице пять пролетов и на площадке входила в дверной проем без двери, у которого висела мутно-зеленая с черными буквами табличка: «Мастерские Союза художников». За проемом тянулся перегороженный решеткой коридор с дверьми, на которых значились имена. Полина отпирала решетку своим ключом и шла к самой дальней двери. Она заходила не стучась и пробиралась вперед через крохотную прихожую, заставленную подрамниками.

В мастерской было светло и просторно. Тут всегда играли «Битлз», и Полина, не мешая художнику работать, шла к плетеному креслу у окна и устраивалась там.

Кресло стояло на возвышении, ножки его путались в драпировках, а рядом был шаткий одноногий столик, на котором, как правило, лежали две-три книги. Полина читала, слушала музыку, поглядывала на развешанные по стенам картины и ждала, когда художник закончит.

Потом они пили чай и разговаривали: обсуждали книги или он рассказывал что-то о живописи и о музыке. Это было неважно.

За те полгода, что они были знакомы, художник написал три Полининых портрета. Один — мягкий, слегка затененный: только профиль; голова, чуть склоненная набок. Второй — бледное лицо, яркие глаза и поджатые губы; выражение сосредоточенности. Третий был во весь рост, удивительно светлый, и он нравился Полине больше других. На нем она читала, сидя в плетеном кресле. Ее ноги были подогнуты под себя, а голова немного наклонена.

Несколько раз Полина была у художника дома. Он жил с Мамулей, которой было восемьдесят восемь лет. Ходить Мамуля не могла из-за сломанной несколько лет назад шейки бедра.