Книга Чосер - Питер Акройд

Однако жизнь не стоит на месте. Как ни искушает мысль, что “Кентерберийские рассказы” есть проявление натурализма и наивного зачаточного реализма, созвучного младенческому состоянию языка (свежего, как любимая Чосером маргаритка), поддаваться ей не стоит. Книга занимает определенное место в ряду прочих артефактов того времени и может быть правильно понята и оценена лишь в связи с ними, например, в связи с изобразительным искусством при дворе Ричарда, искусством, в котором тогда по-новому проявился интерес к детализации одновременно с интересом к многофигурным композициям; так на гобеленах конца XIV века мы видим жанровые сцены, в которых действуют толпы народа, а наряду с этим отдельно стоящие и весьма тщательно и детально изображенные фигуры; в рукописных рисунках того времени особенный упор делается на фон – пейзажный или состоящий из предметов архитектуры; и живопись, и скульптура большое внимание начинают уделять портретам, индивидуальным особенностям лица, выражению эмоций, таких как скорбь или воодушевление. В алтарной росписи того времени, как мы можем заключить по сохранившейся росписи Норвичского собора, изысканная узорчатость не заслоняет новой выразительности деталей и индивидуальности лиц. Новизна этих достижений не повлияла на “Кентерберийские рассказы” впрямую, но дает нам основания считать и это произведение причастным общей тенденции времени.

Это же касается и вопросов формы. В последние годы фрагментарность повествования в “Рассказах”, а также его многозначность и противоречивость смыслов, принято объяснять принадлежностью к готическому стилю. Незавершенность и непрерывность действия, отражающие последовательность хода времени или движения в пространстве, составляют существенный элемент готического повествования, выраженного как в камне, так и словесно; сочетание или преобразование и слияние воедино материала умозрительного, духовного и взятого из реальной действительности, выраженное в подчеркнутом и явном смешении стилей, – еще одно свойство готического миросозерцания. У Чосера оно проявляется, когда он мешает непристойные фаблио с религиозной символикой. Можно отыскать для него примеры и менее отвлеченные. Большим влиянием в его время пользовались такие произведения, как античные овидиевские “Метаморфозы” и современный “Декамерон” Боккаччо, оба выстроенные как сборники новелл, обрамленные единой сюжетной историей. Во времена Чосера существовала также мода на сборники самых разнообразных произведений, объединенных в один том, наподобие семейного альбома: проповеди и рассказы, анекдоты и поучения соседствовали друг с другом на страницах единой рукописи, которую надлежало внимательно читать и перечитывать в часы досуга. “Кентерберийские рассказы” тоже могут рассматриваться как пример следования этой традиции. Но никакая традиция не могла подготовить читателя к тому восторгу, который вызывали у него энергия и блестящее разнообразие поэтических строк Чосера.

Начинается книга с гимна во славу наступающей весны, с приходом которой пробуждаются священные силы природы – земной и небесной. Это противопоставление, этот контраст земного и небесного будет многократно повторен и явлен на протяжении всего пути паломников в Кентербери. “Общий пролог”, возможно, созданный Чосером не в самом начале работы над поэмой, как нельзя лучше вводит нас в русло его замысла, знакомя с особенностями его метода. Начиная с вещей привычных и хорошо знакомых: “В таверне Табард, в Саутворке… ”

Поэт постепенно открывает нам общий план, давая масштабную картину общества позднего Средневековья. Чосер сам представляется читателю, вернее, знакомит с повествователем, одновременно набрасывая контуры сюжета и место действия поэмы. Несколько паломников, которых случай свел на постоялом дворе в Саутворке по пути в Кентербери, чтобы скоротать время, решают развлечься рассказыванием историй; тот, кого признают лучшим рассказчиком, “чей лучше слог и чья приятней речь” получит ужин за счет остальных рассказчиков.

Идея сделать паломничество двигателем сюжета, кажется, целиком принадлежит Чосеру. Ценность приема он, видимо, понял сразу – такой сюжетный ход не только позволяет заключить, как в рамку, самые разнообразные характеры и истории, но и придает повествованию несравненный по мощи символический смысл; ведь и сама жизнь нередко видится нам путешествием, своеобразным паломничеством, о чем красноречиво говорится и в “Рассказе Рыцаря”.

Наш мир – путь скорби, по которому бредем

Мы, как паломники…

И дорога в Кентербери, “К мощам блаженным и святым”, возможно, задумывалась как сублимация или как покаяние за использование сюжетов отнюдь не возвышенного свойства. Отрываясь от своих книг и глядя в окно, Чосер мог наблюдать примеры подобной сублимации совсем близко от собственного дома – ведь Гринвич находился на пути паломников в Кентербери, а группы паломников шли туда день и ночь.

“Общий пролог” знакомит читателя с разнообразием типов паломников, среди которых

и он сам, знакомит и с Хозяином постоялого двора. Все персонажи перечислены и распределены согласно их званиям, профессиям и положению в обществе. Описание похотливой ткачихи из Бата предшествует описанию благочестивого приходского священника, за шкипером следует доктор медицины. Характеры индивидуализированы, как только могли быть индивидуализированы портреты в средневековом искусстве, и в то же время они типичны. Что позволяет считать “Рассказы” произведением драматическим, где на сцену выведены и сопоставлены друг с другом различные типажи, и одновременно тонкой сатирой на общество того времени, сатирой, где каждое из действующих лиц обозначает и некое явление реальной жизни. Как утверждал один из первых биографов и издателей Чосера Томас Шпет, в рассказах Чосер отобразил “состояние Церкви, двора, землевладения и сделал это так хитроумно и с таким искусством, что, даже чувствуя себя обиженным и уязвленным, никто не посмел бы отрицать, что сказанное – правда”. Возможно, такой отзыв преувеличивает значение предварительного плана, предумышленности для Чосера, как и игнорирует его связь с современной ему городской культурой, но Шпет разглядел главное: не менее чем личные качества, Чосера занимают качества типологические. Он создает фигуры, основываясь на непосредственном опыте знакомства с действительностью и на понимании места в ней его персонажей. Так монах “раскормлен, тучен, добрый он охотник” и одновременно воплощает корыстолюбие и порочность современной Чосеру церкви, а бой-баба батская ткачиха не просто бойка и развязна, но и “щедра как жизнь сама”, то есть распутна и распутностью своей символизирует порочность женской природы, идущую еще от грехопадения Евы. Прямой символикой наделены не все персонажи. Так, трудно определить, какие пороки осуждает Чосер, образом мажордома или шкипера, но важно отметить постоянную, на протяжении всей книги, игру значений – типического и индивидуального в каждом из персонажей, перекличку и сшибку их в поведении и поступках каждого из действующих лиц. Произведение создавалось как своего рода драматическое действо – выход на сцену, участие в диспуте, но за всеми дебатами и спорами маячит тень более крупной темы – отображение поколебленных в своем спокойствии миропорядка и противоречивого, на глазах меняющегося общества. Хоть сам Чосер редко впрямую говорит об этом, но из его “Кентерберийских рассказов” вырастает наглядная картина смутного времени, погрязшего в противоречиях общества, для которого характерны упадок папской власти, постоянные распри между Церковью и государством, борьба за власть между королем и мятежной знатью. Историки обычно видят доказательства противоречивости той эпохи в Столетней войне и Крестьянском восстании. Мы можем добавить к этому откровения кармелита и продавца индульгенций, пристава церковного суда и батской ткачихи.