Книга Астронавты - Станислав Лем

Поздоровавшись со всеми, я пошёл с инженером Солтыком на носовую часть корабля, чтобы в последний раз проверить мой разведочный самолёт. Вскоре, однако, меня оторвали от этого занятия: около ракеты, на песчаном холме, состоялось прощание. Не было произнесено никаких речей, только несколько скупых слов. Мы подняли бокалы с золотистым южным вином, а потом уже с входной платформы смотрели, как гусеничные машины увозят остающихся на Земле за пределы взлётной площадки. Мы вошли внутрь. Перед тем как закрыли шлюз, я обернулся ещё раз: и хотя пустынный пейзаж был чужим для меня, я вдруг почувствовал, что крепко с ним связан, и что-то стиснуло мне горло. Пустыня была сейчас совершенно безлюдна, но я знал, что в нескольких километрах за горизонтом расставлены широким кругом радарные станции, чтобы захватить корабль в пучки своих волн и сопровождать его всю дорогу.

Мы вошли в Централь, и тут Солтык принял командование. Мы улеглись в откинутые кресла, привязались поясами, и началось то, чего я терпеть не могу: ожидание. Стрелка указателя толчками отмечала четверти секунды. Наконец Солтык, лежавший у самого «Предиктора», сжав руками рукоятки, на мгновение обернулся к нам. Он улыбался. Это была его минута, — минута, о которой он мечтал! Стрелки на указателях доползли до своих мест. Солтык нажал красную кнопку, все лампочки на панелях зажглись — и началось!..

Сначала короткий гром. Это работали вспомогательные кислородно-водородные ракеты. Корабль, тяжело зарываясь в песок, поднимаясь и опадая, как громадный плуг, толкаемый взрывами, неровно и неуклюже сдвинулся с места. Потом взрывы участились. Мы почувствовали страшные толчки, удары о грунт, подскакивания и падения: нас бросало во все стороны, хотя мы и были привязаны эластичными поясами.

Вдруг раздался протяжный певучий звук. Толчки прекратились, зато с каждой секундой тело моё становилось всё тяжелее. Я не спускал глаз с круглого экрана, стоявшего передо мной, и видел как бы узкий блестящий кантик — бок ракеты, внизу мчащиеся пески — всё это мигало и дрожало, как листки мятого целлофана. Это были слои воздуха, сгущавшиеся перед кораблём во время его движения, — зрелище, знакомое мне по полётам на наивысшей скорости.

Видеть становилось всё труднее. Страшная сила толкала меня вглубь мягкого кресла, наливая незримым свинцом суставы, вдавливаясь в каждый мускул и нерв, так что дыхание стало с шумом вырываться из груди, словно придавленной грузом в сотню килограммов. Я скосил глаза в сторону. Все лежали так же беспомощно. На шкалах прыгали огоньки, а сквозь весь корпус ракеты мощным потоком нёсся тот певучий звук, с которым атомные газы вырываются в пространство.

Это продолжалось долго, так долго, что пот, выступивший на лбу, начал струиться между бровями. Я хотел вытереть его, но не мог поднять руку. В этот момент Солтык нажал какой-то рычажок, и вдруг сделалось легко. Я взглянул на часы. Мы летели уже шестнадцать минут. То, что лежало под нами внизу, не знаю, как назвать. Это не была Земля — та плоская, бесконечная равнина с тонкими линиями дорог и рек, так много раз виденная мною с самолёта. Казалось, небо и земля поменялись местами. Вместо лёгкого синего купола над нами зияла плоскость, на которой тлели еле заметные звёзды, а внизу простиралось что-то, не похожее ни на что, когда-либо мною виденное, — бесформенное, жёлто-бурое, выпуклое. На этой словно в бесконечность простирающейся груде темнели неопределённые пятна, и больше всего бросались в глаза торчащие белые клочья, неподвижные, словно наклеенные на её поверхность куски белой ваты.

Я решил обратить на них внимание Солтыка; он, взглянув на экран, сказал: «Это облака» — и снова вернулся к своим указателям.

Я понял. Да, это были облака, плывущие над планетой, но их высота была ничтожной по сравнению с высотой, на которой сейчас находились мы. Присмотревшись, можно было кое-где заметить крошечный белый клочок, бывший в действительности облаком величиной в несколько километров. Теперь мы летели — как показывали светящиеся экраны «Предиктора» — по эллипсу: по траектории искусственного спутника Земли. Это тянулось, вероятно, с час, в течение которого под нами прошла третья часть планеты. Вот кончилась многоцветная равнина Китая, исчезла суша. Мы летели над Тихим океаном. Выпуклая поверхность воды чёрно-стального цвета, похожая на матовый полированный металл, представляла собой необычайное зрелище.

Когда показались берега Америки, Солтык снова нажал на красную кнопку, опять раздалась протяжная песнь двигателей, и «Космократор», подняв нос к чёрному небу, помчался прочь от орбиты, описанной им вокруг Земли. До полуночи продолжался такой полёт, крайне мучительный из-за постоянно меняющихся ускорений. Ракета, давно уже выйдя из атмосферы, всё ещё боролась с земным притяжением. Работа двигателей не прекращалась ни на миг, и мы уже значительно превысили скорость звука. Ракета теперь летела в безвоздушном пространстве, так что можно было разговаривать, не повышая голоса. Через несколько минут после полуночи мы по знаку Солтыка распустили ремни и встали, неуверенно оглядываясь вокруг.

Централь была залита спокойным светом. Если бы не чёрные экраны, усеянные искрами звёзд, можно было бы подумать, что ракета неподвижно лежит в доке. Земля простиралась перед нами, как огромный, на три четверти затенённый шар. Её ночное полушарие выделялось на фоне звёзд мрачным сероватым пятном.

Слух постепенно привык к музыке двигателей, и теперь нужно было напрягать внимание, чтобы удостовериться в том, что они работают.

Записав сведения, переданные радарными станциями, мы пошли в кают-компанию ужинать, и тут слово взял Арсеньев.

Среди моих попутчиков он один был выше меня ростом: это настоящий Геркулес, принявший образ астронома. Мне доставляло огромное удовольствие видеть его могучую широкую грудь и прямую, как колонна, шею, на которой сидела крепкая большая голова со светлой золотистой шевелюрой.

Он обратился к нам со следующими словами:

— Друзья мои, — сказал нам Арсеньев, — наш перелёт будет продолжаться тридцать четыре дня. У нас будет не слишком много работы, но мы, конечно, не будем бездельничать. Давайте затеем дискуссию, — я первый вызываю коллегу Лао Цзу на диспут по вопросу о волновых движениях материи. А так как мы не в лаборатории, а в корабле, отдаляющемся от Земли, то я предлагаю каждый вечер мысленно возвращаться к ней и по очереди рассказывать какое-нибудь воспоминание, самое знаменательное в интересное в жизни.

Все согласились с этим предложением. Я молчал, думая, что меня это не касается, так как речь пойдёт, конечно, о научных работах и открытиях. Каково же было моё изумление, когда Арсеньев обратился ко мне, шутливо требуя, чтобы я начал «цикл рассказов тридцати и четырёх ночей». Смутившись, я начал отказываться, будто и в самом деле вёл до последней минуты жизнь конторского служащего, с которым никогда не случалось ничего, достойного внимания.

— Ну и что ж, что вы среди профессоров? — словно слегка подтрунивая, повторил астроном мои последние слова. — Здесь нет профессоров, здесь все товарищи по перелёту. А что касается интересных воспоминаний, то я знаю, что в этом отношении каждый из нас может вам только позавидовать.