Книга Есть, господин президент! - Лев Гурский

Я продрала глаза. За гостиничным окном светало, на часах было около пяти утра, а стук из сна перескочил в явь.

– Яна, это Макс, – послышался из-за двери знакомый голос, – нам пора собираться, а то мы пропустим Тринитатского.

– Ладно-ладно. – Я с трудом подавила зевок. – Дайте мне еще пятнадцать минут. Можете пока забрать свой японский драндулет со стоянки и ждать меня на улице у входа.

Проклиная тех, кто придумал бегать ни свет ни заря, я довела себя до более-менее товарного вида и спустилась вниз на лифте. В вестибюле никого не было. Только на подоконнике рядом с аптечным киоском выстроилась батарея пузырьков из-под боярышниковой настойки, а на стойке портье сиротливо лежала чья-то фуражка.

От Пречистенской набережной до Земляного вала мы доехали без приключений и треугольную шапку опознали, едва увидели.

Вообще-то Адам Васильевич мог не упоминать головного убора – нигде поблизости не нашлось иных бегунов. Бывший шеф-повар «Пекина», низенький сухонький старичок, совершал утренний моцион в полном одиночестве. На Тринитатском был почти такой же «адидасовский» спортивный костюм, какой мне приснился на Окрошкине. Правда, синий, а не красный.

Подъезжать к бегуну на мотоцикле я сочла неприличным. Так что Макс оставил «кавасаки» на моем попечении и затрусил вслед за синим спортивным костюмом. Я увидела, как он поравнялся с Тринитатским, что-то ему сказал, получил не слишком пространный ответ, а затем трусцой вернулся ко мне.

– Он хочет, чтобы я показал ему «Искусство еды» с автографом.

Я вышелушила из газетной обертки подарок Адама Васильевича, и Макс с книгой в руке унесся к Астаховскому мосту. Изгиб Николоямской улицы скрыл обе фигуры. Появились они снова через пять минут. Теперь уже старичок в «адидасе» размахивал книгой в такт своему бегу, а Макс двигался с пустыми руками. Метров за десять до мотоцикла повар развернулся и снова потрусил к мосту.

– Он хочет… беседовать с вами… – проговорил Макс, подлетая ко мне. – Сказал, что там написано про Яну, а я – это не вы…

Вчера я перевыполнила недельную норму по бегу, но не спорить же с резвым дедом? Тринитатский старше меня лет на семьдесят. Если он может нарезать километры, то и мне отступать неловко.

Соскочив с мотоцикла и притопнув раз-другой, я кинулась в погоню за ускользающим старичком, но поравняться с ним сумела не сразу.

– Вы ученица Адама? – Тринитатский обошелся без предисловий.

– Да, Всеволод Ларионович, – послушно ответила я.

– Настоящая ученица? – Не сбавляя скорости, бывший шеф-повар «Пекина» придирчиво оглядел меня и остался недоволен. – Слишком уж вы юная для такого дела… – Тринитатский помолчал метров пятнадцать и добавил: – Ну-ка, мы сейчас это проверим. Отвечайте быстро и не задумываясь. Первое – что такое «Чи Гань»?

– Блюдо из куриной печенки, – без колебаний ответила я. На таком уровне я знала китайскую кухню. – Обычно готовится со специями «Хау Джо» и обжаривается в соусе с добавлением рисовой водки, белого перца, уксуса, лука зеленого, лука репча…

– Правильно, – перебил меня Тринитатский, – но это самый легкий вопрос, второй будет посложнее. Из истории… Смотрите под ноги, открытый люк, не упадите… Итак, вопрос из истории. В своем кулинарном словаре Александр Дюма описывает обед 1833 года, где им был сервирован некий деликатес – такой огромный, что четыреста гостей не могли его доесть. Что он имел в виду?

Вопрос был с подковыкой, но, к счастью, гастрономические загибы Дюма-старшего мы с Адамом Васильевичем неоднократно разбирали по косточкам. Окрошкин называл французского романиста редкостным вралем, хотя за «Графа Монте-Кристо» готов был простить ему все грехи – даже знаменитую «развесистую клюкву».

– Не «что», а «кого», – поправила я. Пока мне удавалось не сбить дыхания. – Дюма писал про огромного осетра. Адам Васильевич, правда, считает, что это выдумка. Одной рыбы не могло хватить на стольких гостей, хотя при разделке осетра в отходы идет меньше пятнадцати процентов живого ве…

– Очень хорошо, – вновь не стал дослушивать бегун. – Узнаю школу Адама. Поворачиваем обратно… не оступитесь… И последний вопрос. Что такое «свинина по-тринитатски»? Этого нет ни в одной кулинарной книге, только Адам еще мог помнить…

Тоже мне, теорема Ферма! Обижаете, маэстро, мы и не такому обучены-с. Я сменила очередной вдох на выдох и сказала:

– Это есть в одном справочнике, у Джона Бутлера. Ваша свинина с кислой ягодой и рисом – это классика, Всеволод Ларионович. Знатоки отмечают эксклюзивный привкус фруктового пирога.

Ни слова больше не говоря, Тринитатский на бегу поймал мою руку, приложился губами к тыльной стороне ладони, и весь остальной путь до Земляного вала мы бежали в торжественном молчании. На углу двух улиц старик позволил себе (и мне) перейти с бега на ходьбу. Вскоре он остановился, сделал пару наклонов вправо-влево и все так же молча подал нам с Максом знак – следовать за ним.

– Я к вашим услугам, – объявил он, когда мы отмахали еще два квартала по Николоямской и свернули в Большой Дровяной переулок.

Третий от угла, серо-голубой дом в один этаж смотрелся опрятно, но скромно. На входной двери вместо почтового ящика наличествовала окованная железом щель, которая подходила для писем любой толщины, для бандеролей и даже, по-моему, для коробок с пиццей – если вдруг вообразить, что великий кулинар станет заказывать пиццу. От алчных застройщиков и стенобитной бабы домик Всеволода Ларионовича уберегала мраморная табличка рядом с дверью: «Памятник архитектуры XVIII века. Охраняется государством».

– Не бойтесь, – улыбнулся нам хозяин. – Стены крепкие, еще двести лет простоят. А внутри у меня век двадцать первый, к тому же довольно просторно. Места хватит даже для этого мотоцикла.

И верно: Кунце легко пристроил «кавасаки» в прохладном предбаннике, с пустой вешалкой и нешумным вентилятором под потолком; затем Тринитатский распахнул следующую дверь, и мы – практически без паузы – оказались на кухне хозяина дома… Вернее, мы попали в огромный хозяйский кабинет, который был вдобавок кухней… Точнее, это все-таки была кухня во-первых, а уж во-вторых или в-третьих – кабинет, гостиная и спальня.

Середину комнаты занимал круглый стол, чья крышка, сделанная из темного и светлого дерева, означала единство «инь» и «ян». Работав ресторане «Пекин», должно быть, приобщила хозяина дома к восточной философии. Или он просто купил эту мебель по случаю.

– Не желаете ли для начала заморить червячка? – Всеволод Ларионович нырнул в глубь какого-то громоздкого сооружения, смахивающего на «железную деву» из пыточной камеры, и вернулся к нам с жаровенкой. – Поскольку я не знал, что нынче у меня гости, я с утра не готовил, но от ужина кое-какая мелочишка осталось… Присаживайтесь сюда, извольте пробовать. Зимой это надо разогревать, однако в теплую погоду следует есть холодным.

Мы с Максом разместились у стола на высоких табуретах, и я, конечно же, выбрала себе место со стороны «ян». Каждый из нас получил вилку, ножик, тарелку с тонкими оранжевыми мясными ломтиками – плюс фарфоровую соусницу одну на двоих. Недолго думая, Кунце подцепил ломтик, амкнул мясо, проговорил: