Книга Беатриса - Оноре де Бальзак

В течение всего вечера Клод Виньон и Фелисите блистали как никогда, они рассказывали Каллисту анекдоты и сценки из жизни парижского общества, и юноша даже увлекся Клодом, ибо острота ума особенно действует на людей, живущих чувством.

— Полагаю, что маркиза де Рошфид вместе с Конти явятся к нам завтра, — сказал Клод на прощание. — Когда я был в Круазике, моряки говорили, что должно прибыть не то датское, не то норвежское, не то шведское судно.

При этих словах невозмутимая Фелисите вспыхнула.

Нынче г-жа дю Геник опять поджидала сына до часа ночи и никак не могла понять, что же делает ее Каллист в Туше, раз Фелисите не любит его.

«Он их просто стесняет», — думала эта наивная женщина.

— О чем это вы так долго беседовали? — спросила она появившегося в дверях Каллиста.

— Ах, маменька, никогда еще я не проводил более восхитительного вечера. Талант — нечто великое, нечто возвышенное. Почему не одарили вы меня талантом? Обладая талантом, можешь выбрать среди женщин ту, которую любишь, и она непременно будет твоей.

— Но ты хорош собою, Каллист.

— Моя красота видна только здесь, дома. Впрочем, и Клод Виньон красив. У людей, отмеченных печатью гения, лучезарное чело, глаза мечут молнии; а я, несчастный, умею только любить.

— Говорят, что этого вполне достаточно, мой ангел, — сказала Фанни, целуя сына в лоб.

— Правда?

— Так мне, по крайней мере, говорили, сама я этого не испытала.

Каллист благоговейно прильнул к руке матери.

Я буду любить тебя, маменька, я заменю тех, кто мог бы тебя боготворить.

— Милое мое дитя, это ведь отчасти твой долг, ты унаследовал свои чувства от меня. Но постарайся быть благоразумнее: раз уж тебе пришло время любить, люби только чистых женщин.

Какому юноше, жаждущему любви и вынужденному вести скромную жизнь, не пришла бы в голову, подобно Каллисту, сумасбродная мысль отправиться в Круазик, чтобы присутствовать при прибытии маркизы де Рошфид и тайком насладиться ее красотой? Каллист несказанно удивил родителей, которые, понятно, не подозревали о приезде прекрасной маркизы: рано поутру, даже не позавтракав, их сын ушел из дома. Один бог знает, с какой поспешностью наш юный бретонец вскочил с постели! Казалось, какая-то неведомая сила ведет его, он не чувствовал своего тела, как тень он проскользнул мимо забора, окружавшего Туш, боясь, чтобы его не заметили. Это очаровательное дитя стыдилось своего нежданного пыла и еще больше опасалось, что его поднимут на смех, — Фелисите и Клод Виньон были так проницательны и такие острословы! Ведь в подобных случаях молодые люди считают, что все их мысли написаны у них на лице. Каллист шагал по тропинке, извивавшейся среди лабиринта соляных озер, и чуть ли не бегом пересек пески, хотя солнце уже сильно припекало и глазам было больно от нестерпимо яркого света. Он добрался до берега, вымощенного камнем; здесь возле самой воды стоял домик, где путешественники находили приют от грозы, морских шквалов, дождя и урагана. Не при всякой погоде можно сразу перебраться через небольшой заливчик, не всегда можно сразу достать баркас, и поэтому, поджидая лодочников, приходится иногда укрывать от непогоды лошадей, ослов, товары или багаж. Отсюда открывается вид на море и на город Круазик; и отсюда Каллист скоро заметил два баркаса, нагруженные сундуками, ящиками, свертками, саквояжами и баулами, форма и внешний вид которых являли для местных жителей редкостное зрелище и свидетельствовали о том, что владельцы всех этих богатств — путешественники необычные. В одном баркасе сидела рядом с мужчиной молодая женщина в соломенной шляпке. Они подплыли первыми. Каллист задрожал; но когда лодка приблизилась, он понял, что это слуга и горничная; он не осмеливался обратиться к ним с расспросами.

— Вы едете в Круазик, господин Каллист? — спрашивали юношу моряки, которые знали семейство дю Геников. Каллист вместо ответа отрицательно качал головой, — ему было стыдно, что они выдали его инкогнито.

Каллист пришел в восторг при виде сундука, обтянутого просмоленным брезентом, на котором было выведено: «Маркиза де Рошфид». Это имя блистало в его глазах, как талисман, ему чудилось в нем что-то роковое; он знал, он не сомневался, что полюбит эту женщину; самые ничтожные пустяки, имевшие к ней хоть какое-то отношение, уже занимали его, интересовали, возбуждали его любопытство. И понятно. Разве юность, среди палящей пустыни беспредельных и беспредметных желаний, не направляет все свои силы на первую же привлекательную женщину? К Беатрисе перешла, как наследство, любовь, которой пренебрегла Фелисите. Каллист следил, как разгружают на берегу вещи, и время от времени бросал взгляд на Круазик в надежде увидеть лодку, которая отойдет от порта, приблизится к мысу, где ревело море, и привезет ему его Беатрису, ставшую для него тем, чем была Беатриса для Данте, — бессмертной мраморной статуей, к ногам коей он сложит и цветы и лавры. Юноша стоял, скрестив на груди руки, погруженный в свои мысли. Достойна внимания одна черта человеческого характера, над которой, однако, почти не задумывались: очень часто мы подчиняем все свои чувства единому стремлению, сами налагаем на себя обязательства, сами творим свою судьбу, и значение случая не так уж велико, как нам это кажется.

— Что-то я не вижу лошадей! — сказала горничная, сидевшая на чемодане.

— А я не вижу, по какой дороге они могут проехать, — ответил слуга.

— Однако же они здесь были, — возразила горничная, указывая на неоспоримые следы присутствия лошадей. — Скажите, пожалуйста, сударь, — обратилась она к Каллисту, — эта дорога ведет в Геранду?

— Да, — ответил Каллист. — А кого вы ждете?

— За нами должны приехать из Туша. Если запоздают прислать лошадей, не знаю уж, как маркиза и переоденется, — добавила она, обращаясь к слуге. — По-моему, вам надо сейчас пешком пойти к мадемуазель де Туш. Что за дикий край!

Каллист смутно почувствовал, в каком ложном положении он очутился.

— Ваша хозяйка направляется в Туш? — спросил он.

— Мадемуазель де Туш приехала за ней в семь часов, — ответила горничная. — А-а! Вот наконец и лошади...

С быстротой лани Каллист бросился по направлению к Геранде, петляя, как заяц, преследуемый охотниками: он боялся, что его узнают слуги Фелисите; и в самом деле, он встретил их на тропинке, вившейся вдоль озера.

«Войти или не войти?» — думал он, когда перед ним возникли сосны, окружавшие усадьбу.

Но он струсил; пристыженный и сокрушенный, поплелся он к Геранде и, не заходя домой, стал прохаживаться по площади, чтобы подумать наедине о создавшемся положении. Он дрожал при виде островерхой кровли Туша и знакомого флюгера.

«А она и не подозревает о моем волнении», — думал он.

Беспорядочные мысли опутывали, как сетью, его сердце и влекли его к маркизе. Каллист не переживал этих страхов, этих радостей предвкушения, когда он прежде думал о Фелисите; он впервые встретил Фелисите, когда она ехала верхом, и его желание родилось сразу, как будто он увидел прекрасный цветок и захотел его сорвать. Но такая вот неизвестность — настоящая поэма для робкой души. Воспламененная первыми искрами воображения, юная душа то воспаряет в восторгах, то гневается, то стихает, мечты разгораются, и в тишине, в уединении любовь достигает высшего предела, еще не достигнув предмета стольких своих желаний.