Книга Аэропланы над Мукденом - Анатолий Матвиенко

Отхлебнув чаю, Самохвалов даже улыбнулся от своей наивности. Даже если бы он расписку с Трубецких взял, что бы изменилось?

— А перед кем господа хорошие слово давали? Пред вами, безродный вы наш? Так вы для них — быдло. Поверьте незаконнорожденному, пока я наверх по судейскому делу не пробился и титул не получил, оставался в их глазах бессловесной скотиной. Посему по отношению к вам они склонны вести себя, как такое же быдло, что их внутреннему настрою как нельзя лучше подходит. Да что купеческому сыну, князь и контр-адмиралу в глаза плюнет. От превосходительства до светлости изрядная дистанция.

Можайский досадливо кивнул. На флоте контр-адмирал — величина, командующий отрядом кораблей или даже эскадрой. Капитан корабля — бог на борту, а контр-адмирал бог над богами. В Питере же генерал-майоров, контр-адмиралов, гвардейских полковников и прочих пролетариев генеральского сословия в десять раз больше, чем матросов на верхней деке фрегата. Княжеских фамилий сколько, сорок? Вот и разница.

— Завтра серьезная драка предстоит. Софиано в угол загнан, но он не дурак. Хотя и не знает, чем я его удивлю, — от предвкушения схватки Плевако даже зажмурился.

Несмотря на личный интерес в исходе дела, авиаторы решительно не понимали, какое удовольствие можно получить от судебного крючкотворства. Разве что извращенное. Они еще не видели моноспектакля «Судебная речь».

Товарищ прокурора имел преимущество, зная приемы известного московского адвоката из прессы. Он проанализировал наиболее сильные стороны позиции защиты и построил речь, желая застать поверенного врасплох. Софиано неожиданно согласился с линией защиты, что Александр Трубецкой грубо нарушил правила обращения с порохом, пренебрег разумной предосторожностью и поплатился. Но Самохвалов, автор и хозяин «Самолета» обязан был категорически настоять, просто костьми лечь, убеждая, что эксперимент опасен. Если бы подсудимого связали и забрали аппарат силой, тогда он мог бы заявить о непричастности. Прямой приказ губернатора — просто просьба, которую авиатор мог оставить без внимания.

Простые и ясные доводы прокурорского чиновника явно произвели впечатление на присяжных. Впервые контр-адмирал не возмущался, что его имя не упоминается в соавторстве на воздушный аппарат, а подсудимый тоскливо заерзал. Спокойный, как скала, Плевако неторопливо встал, вышел на средину и начал.

— Господа присяжные заседатели! Защищая господина Самохвалова, я не могу пройти мимо поруганного имени Александра Николаевича Трубецкого, человека беззаветного мужества, который, к моему глубочайшему прискорбию, уже никогда не сможет вступиться за себя сам.

Зал ахнул. Члены суда ущипнули себя. Прокурор словил за бороду отпавшую челюсть. Адвокат, выводивший линию защиты по принципу «сам дурак — и сам взорвался», ничтоже сумняшеся сделал поворот кругом и помчал в противоположном направлении.

В течение получаса присяжные и весь зал слушали необыкновенный по эмоциональному накалу монолог, прославляющий романтиков неба — Самохвалова, Трубецкого и Талызина — которые, рискуя всем и не щадя живота своего во славу России, покоряли недостижимые ранее высоты. Попытка отправить на каторгу подсудимого, многократно презревшего опасность и вознесшегося ввысь на своем странном аппарате есть попрание светлой памяти княжьего сына.

— Давайте же осудим и господина Талызина! — у капитана сердце ухнуло вниз организма. — Но не за подожженный фитиль, а за целую плоть, когда Петр Андреевич переломал ребра, а Александр Николаевич поплатился жизнью. Помните, господа, любой риск во славу Отечества оправдан. Когда капитан-лейтенант Андрей Петрович Лазарев на шлюпе «Ладога» исследовал Камчатку, погибла часть экипажа. Об этой опасности знали до выхода из порта? Безусловно! Но в нашем жестоком мире нельзя открыть новое и неизведанное, ничем не рискуя.

Дальше шли примеры из военной истории России, возбуждающие у публики чувство гордости за причастность к великой державе. Атмосфера в зале накалилась до экзальтации. Самохвалов отметил себе, что никакой репортаж с изложением защитительной речи не способен передать впечатление от выступления Плевако. Он царил. Он управлял публикой, как опытный дирижер оркестром. Он приводил факты из уголовного дела, о которых подзабыли и сами участники событий.

Наконец оратор повел речь к заключительной стадии.

— Вы видели эту фотографию во время судебного следствия. Что сделал мой подзащитный после трагической гибели своего соратника вместе с первым аппаратом? Он был повержен, уничтожен, но не отступился. Когда невежественные полицейские порубили топором другой самолет, Петр Андреевич мужественно принял второй удар и начал опыты по созданию нового аэропланного мотора. И он заработал! Изнемогая под тяжестью неправедного обвинения, скорбя о погибшем товарище, в нечеловеческих условиях подзащитный продолжал двигать авиационный прогресс. Каждая нация подобна человеку и состоит из тела, рук, головы, ног. Несправедливо осудив военного, мы отсекаем руку, держащую меч, ученого — наносим рану голове. Но сейчас мы можем потерять крылья нашего Отечества. Я верю в народ, мы все равно найдем дорогу к облакам. Но сделаем это гораздо позже, когда объявятся новые Александр Трубецкой и Петр Самохвалов. Однако и другие не сидят на месте. Именно сейчас, господа, вам предстоит решить, как полетит Россия — гордой статью во главе журавлиного клина или ковыляя за преуспевшими европейскими странами. Человека осудить можно, но нельзя отправить на каторгу будущее, господа! Я призываю вынести вердикт по божьему праву, по совести, по зову сердца и спасти славу России!

Тишина. Потом встал московский репортер и несколько раз ударил в ладоши. Зал взорвался. Председательствующий кричал, мотал колокольчиком, потом кинулся к судебному приставу, который, как ни в чем не бывало, тоже радостно хлопал. Когда судья бормотал напутственное слово присяжным, зал до конца так и не утих.

На следующий день, когда страсти улеглись, а по Минску разнесся слух, что у губернатора случился удар и парализовало правую часть тела, Самохвалов спросил у адвоката:

— Федор Никифорович, каковы шансы на отмену и новое рассмотрение?

— Нулевые. За оправдательный вердикт никого не накажут — присяжные суть субстанция непредсказуемая. А за попытку отстоять обвинение и проиграть они запросто креслом поплатятся. Минские судейские отвратительны, но не самоубийцы же они. Вам бы я рекомендовал покинуть город. Популярны вы нынче, что оперный тенор, однако и врагов нажили изрядно.

— Всенепременно. Уже пакуемся. Значит — конец истории?

— Отчего же? Рано, голубчик, успокаиваться. Пора заниматься гражданскими исками. С вашим безвременно погибшим соратником дело очень хорошо обстоит — князь-батюшка успел на него имение отписать. Вот и заявим претензию на наследственное имущество. Полицейские чины, когда аппарат рубили, не как обыватели действовали, а как представители казенного ведомства, опять же там деньги есть. Всего доброго, господа! Увидимся в суде!

Околоточный надзиратель Калинкин проводил партнеров на поезд. Вещей совсем мало осталось — аэропланы и паровая лебедка погибли, первый мотор взорвался. Остались импортные двигатели да один экспериментальный. А еще бесценный опыт и куча фотографий.