Книга Елка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы - Ольга Камаева

Чтобы успокоиться, решила почитать. Как назло, под руку попалась книжка про судьбы великих женщин.

Полистала. И вдруг поняла: большинство тех, кого мы считаем великими, преступили и мораль, и закон. Женщины в том числе. Клеопатра, Елизавета Английская, Екатерина II — кем бы они были, если бы не мстили, не обманывали, не убивали? Да никем. Их бы в истории просто не было. Монро, Шанель и вся прочая богема вообще без комментариев. Но об ошибках и подлостях — в лучшем случае мимоходом, между описанием реальных и вымышленных заслуг. А иные ухитряются и гнусности выдать за благочестивые дела.

За что же такое почтение? А за то, что не просто пошли наперекор, а сумели установить свои правила, свои законы. По которым не только сами, но и другие стали жить. Победили, вот и попали в великие. А не потянули бы, остались как все — получили бы за свои ошибки по полной программе.

Неужели Рубин прав?

Есть еще, конечно, мать Тереза и Дева Мария. Но известных и благочестивых — по пальцам перечесть.

Удивительное дело получается: почитаем нравственность, а вперед ставим тех, кто безнравственен. Оговариваемся, конечно: цель оправдывает средства, победителей не судят, кто без греха…

Это и есть — шире смотреть на вещи?

«Успокоилась», называется…

25 января

Приходили дядя Витя и Леонид Петрович. В командировку они приехали на целую неделю, ну и, конечно, сразу заглянули. Мама порхала вокруг стола мотыльком, мне даже стало немножко неудобно. Умом понимаю: осуждать не имею права, но чувствовала себя неловко. Все-таки не девочка.

После ужина дядя Витя зашел ко мне в комнату. Может, действительно хотел поболтать, но, подозреваю, больше для того, чтобы оставить маму наедине со своим приятелем.

Несколько минут он рассматривал висевшую на стене карту, полку, заставленную игрушками (им в основном и подаренными), явно выискивая повод для разговора. Наконец, подойдя к столу, взял один из учебников:

— Ну-ка, посмотрим, чему вы, мадемуазель, детишек учите.

Он опустился в кресло и открыл книжку. Полистал, на чем-то задержался, почитал, опять полистал… Чем дольше он сидел, тем мрачнее становился. В конце концов раздраженно отшвырнул учебник:

— Голову детям морочите! Ну не ты лично, а вот эти, — спохватившись, добавил он, ткнув пальцем в верхнюю часть обложки, туда, где стояли фамилии авторов. — Правда никогда не была нужна, но, грешным делом, думал, хоть сейчас… Все-таки «демократия»…

Явное мое непонимание заставило его снова взять учебник:

— Ты только послушай…

Он нашел нужную страницу и прочитал:

— «Члены ГКЧП были арестованы. Ослабление центральной власти привело к усилению сепаратистских настроений в руководстве республик. Большинство республик после событий августа 1991 г. отказались от подписания Союзного договора. В декабре 1991 г. лидеры Российской Федерации, Украины и Белоруссии заявили о прекращении действия Союзного договора 1922 г. и намерении создать Содружество Независимых государств (СНГ)». Во как! — Он захлопнул книжку с такой силой, словно хотел вытряхнуть из нее все, что считал неверным. — Лидеры хреновы… Главные сепаратисты — вот они кто! А что же ни строчки про референдум 17 марта?! Когда народ сказал: хотим жить вместе! Не три человека, а сто с лишним миллионов заявили: хотим жить пусть в обновленном, но в СССР! Азербайджан, вся Средняя Азия проголосовала «за», процент за девяносто зашкалил! Средний по Союзу получился в пределах семидесяти шести… Ты-то это знаешь? — посмотрел он на меня.

— В общих чертах, — призналась я.

— Правильно, зачем про тот референдум в учебниках писать… Иначе придется признать, что мнение народа уже тогда для власти было пустым звуком. Деньги на референдум выбросили, а Союз через полгода развалили, растащили… ГКЧП они, видите ли, испугались!.. Такую страну в клочки разодрали! Что ее разворовать не дадут — вот чего они испугались! Когда еще выпадет шанс стать удельными князьками… Ты пойми, не обязательно врать, иногда достаточно промолчать, и все кажется иным.

— Сразу воровать… Только и слышно. Как-то это… — Я пыталась найти слово помягче. — Примитивно, что ли…

— А ты свою книжку внимательнее почитай. Народ приватизацию прихватизацией обозвал, а у вас тут… — Он еще раз нашел нужную страницу. — Нет, ты только послушай! «У подавляющего большинства населения средств для покупки акций не было. Вот почему правительство решило каждому гражданину выдать приватизационный чек. Ваучер можно было обменять на определенное количество акций. Номинальная стоимость ваучера…» Ну тут дальше расчеты… Вот: «Ваучер, таким образом, был оценен в 10 тыс. российских рублей. Всего за первый год реформ были приватизированы 24 тыс. предприятий, 160 тыс. фермерских хозяйств, 15 % всех предприятий торговли. Главная цель была достигнута: в стране быстрыми темпами формировался слой собственников». Ну прямо не приватизация, а Божья благодать! — сердито постучал он пальцем по странице. — А кто акции-то скупал? Я? Может, вы с матерью? Да простой народ тогда с голода пух! Кто у кормушки был, тот и хапал. А у вас тут все гладенько, сладенько… Тьфу!

В теме, честно сказать, я была не сильна, но отчего-то сразу возникло желание спорить. Может, из-за его неожиданной напористости и горячности?

— Вот ты мне теперь и объясни: если власть народ обманула, обокрала, но, — кивнул он в сторону книжки, — ничего менять не хочет, то как ее после этого называть? И будет ли у народа уважение к такой власти? А ведь ты, насколько я понимаю, почтение к ней прививать обязана. Или нет?

Я растерялась. Никто мне сей почетной обязанности не вменял, но неожиданный вопрос показался совсем не риторическим. Легко рассуждать о прошлом, пусть даже и не очень далеком. А что говорить о настоящем? Тем более о власти, которая здесь и сейчас. Можно ли думать и говорить одно и то же? Хорошо, если ты согласен с тем, что написано в учебнике. А если нет?

Пробежав глазами по последнему параграфу, машинально отметила: оценки исключительно позитивные — «позволили усилить, укрепить, возродить», «заметно ускорена», «более энергично»… Ни слова об ошибках, будто и не было ни одной. А о недочетах — только в послании президента. Хорошо хоть ему можно.

— Это ж надо так исхитриться! Да тут даже вопросы сплошь положительные, — ткнул дядя Витя в текст после параграфа: — «Какие новые явления в политике, экономике и культуре позволяют говорить о возрождении России?» Выходит, что было раньше, критиковать можно, а что происходит сейчас — и думать не смей? А нет бы ученика спросить: как ты думаешь, что следует изменить в теперешней жизни — твоей, твоих родителей, всего народа; какие провести реформы? Нет, не спросят! — Он все больше распалялся. — Потому что тогда мальчишка или девчонка задумается и поймет, как много неправильного, несправедливого в его жизни! А это власти надо меньше всего. Ей нужны не думающие, ей нужны послушные. А ведь патриот, Лена, не тот, кто готов слепо выполнять приказы, а тот, кто видит, какие приказы нужны, чтобы сделать жизнь лучше.