Книга Возлюбленная террора - Татьяна Юрьевна Кравченко

не жаловалась — ее постоянно вызывали к больным и детям. В иной день приходилось бывать больше чем в десяти домах.

Значит, Маруся опять пошла к Вольским… Женя покачала головой. Ей решительно не нравилась та короткость в отношениях, которая установилась между ее порывистой младшей сестренкой и Владимиром Вольским. Женя знала, что он нравился Марусе, — понравился сразу, еще в тот первый вечер, когда Женя привела его на заседание Марусиного образовательного кружка. Пожалуй, сестра догадалась о Марусиных чувствах даже раньше, чем сама Маруся, но не приняла их всерьез. Ну, нравился и нравился — мало ли кто нравится девушке в шестнадцать-семнадцать лет! Да и Вольский тогда только женился и был полон чувств к молодой жене. Правда, меньше чем через два года после свадьбы Валя Вольская — урожденная Лукьяненко — бросила мужа и уехала с каким-то заезжим офицером.

Но к тому времени Маруся как раз вступила в партию и страстно увлеклась партийной работой. Она по натуре — человек цельный и отдается владеющей ею страсти целиком, не отвлекаясь ни на какие другие чувства. Идея революции напрочь вытеснила из ее бедовой хорошенькой головки обычные девичьи мысли о любви…

Но с недавнего времени Женя стала замечать, что между Марусей и Владимиром что-то происходит. Еще в начале весны до его поездки на юг, он стал бывать у Спиридоновых все чаще и чаще, и их разговоры с Марусей становились все дольше и дольше. Даже когда в разговор встревал кто-то третий, все равно чувствовалось, что эти двое заняты только друг другом. А уж когда Владимир две недели назад вернулся из Баку, их с Марусей стало просто водой не разлить.

Вообще-то Женя и сама думала, что характерами они как нельзя более подходят друг другу: Маруся — страстная, увлекающаяся натура, и он тоже— горячая голова… Но ведь формально Владимир женат и разводиться, кажется, не собирается. Да и Казимир Казимирович с Елизаветой Леопольдовной явно не одобряют увлечения сына Марусей… Слава Богу, мама пока еще ничего не заметила! Александра Яковлевна вряд ли обрадуется, узнав, что ее любимица влюбилась в женатого.

Женя покачала головой и вздохнула. Впрочем, что ж теперь делать, будь что будет. Как это Аннушка говорит: «От судьбы и под лавкой не спрячешься»…

В доме Вольских, в квартире, занимаемой Владимиром, проходило импровизированное предстачечное собрание. Накуренная комната полна народу — здесь были и эсеры, и эсдеки, и даже два-три гимназиста. Так получилось, что почти все «демократы» — Екатерина Киншина. Николай Павлов и Юрий Шамурин — разместились за круглым столом рядом с обоими Вольскими, Владимиром и Михаилом. Там же усадили и гостей — троих молодых железнодорожников, членов стачечного комитета.

На диване у окна сидели эсеры: Коля Васильев, Платон Михайлов и Аня Авдеева, на диванном валике примостился Герман Надеждин, чуть поодаль притулился к стене Валентин Гроздов, веселый насмешник и балагур, выходивший сухим из самых невероятных переделок. Опоздавшая Маруся присела на стуле возле двери рядом с Валей Гроздовым.

Как раз когда она вошла, один из гостей — рыжий здоровый парень в синей косоворотке — начал читать какой-то документ. Маруся вопросительно взглянула на Валентина. Тот понял и поясняюще шепнул: «Обращение Комитета к железнодорожным служащим, мастеровым и рабочим».

— «Конференция депутатов от 29 железной дороги совместно с центральным бюро Всероссийского железнодорожного союза, — звучным голосом читал рыжий рабочий, — присоединяется к постановлениям Советов рабочих депутатов Петербурга и Москвы и объявляет с 7 декабря всеобщую политическую забастовку».

Парень сделал значительную паузу и вопросительно взглянул на сидящих за столом. Так как никто ничего не сказал и не возразил, он чуть смущенно откашлялся и продолжил:

— «Мы берем на себя возвращение войск из Маньчжурии и доставку этого войска в Россию гораздо скорее, чем это сделало бы правительство. При этом обращаемся к нашим братьям военным в Маньчжурии, чтобы они сами во время следования поездом оказывали содействие нашим организациям и поддерживали порядок, установленный нами. Пассажиров, захваченных забастовкой в пути, мы доставим до ближайшего большого города в направлении их следования. Кроме того, мы примем все меры для перевозки продовольственного хлеба голодающим крестьянам и провизии для товарищей наших. От старого правительства ждать более нечего, оно изжило себя.

Итак, товарищи, сильно и дружно включайтесь в борьбу за свободу всего народа. Мы не одни, голодный пролетариат, трудовое крестьянство и сознательная часть армии и флота уже восстали за народную свободу, за землю, за волю».

Рыжий замолчал, поднял глаза от бумажки и опять нерешительно обвел взглядом слушателей. При этом выражение лица у него было, как у школьника, ожидающего объявления отметки экзаменационной комиссией.

Комиссия молчала, и пауза грозила затянуться. Первым ее нарушил Михаил Вольский.

— Ну что ж, по-моему, неплохо, — одобрительно заметил он (хотя чуткая Маруся уловила в его голосе скрытое снисхождение). — Главное сказано. Только вот я бы уточнил предложение о путях выхода из кризиса. Как это там у вас? Позвольте, пожалуйста!

Он перегнулся через стол и небрежно взял из рук рабочего бумажку с текстом:

— Вот это место: «От старого правительства ждать больше нечего, оно изжило себя». И дальше я бы добавил, — Вольский заглянул в свои записи: — «Только Учредительное собрание, избранное на началах равного, прямого и тайного голосования, выведет Россию из того положения, в которое поставило ее преступное правительство. И до тех пор, пока существует военное положение усиленной охраны, пока свободе слова, печати, собраний и союзов, неприкосновенности личности угрожает опасность, всеобщая политическая забастовка не может прекратиться. Она должна продолжаться». Согласны?

Рыжий смущенно пожал плечами:

— Неплохо.

— Ну что, товарищи, — Михаил Вольский обернулся к сидящим на диване, — вы согласны вставить этот кусок в обращение?

— Почему бы и нет, — кивнул Надеждин. — Войне с Японией конец, а война с правительством до победного! Хорошо.

Остальные тоже закивали и заулыбались, только Аня Авдеева сидела с каменным лицом. Нет, она была не против добавления к тексту обращения, — просто не могла пересилить свою неприязнь к Михаилу. «И перед кем он все время рисуется? Позер несчастный!»

— Так в чем же конкретно состоит моя задача? — спросила Маруся,