Книга Век Вольтера - Уильям Джеймс Дюрант

виски вытесняло вино, поскольку постоянные войны с Францией мешали торговле с Бордо и Опорто, а голландцы и немцы отдавали предпочтение крепким напиткам. Здесь, как и в азартных играх, правительство задавало темп: Харли, премьер-министр при Анне, по слухам, явился пьяным в присутствие королевы; Болингброк иногда просиживал за выпивкой всю ночь; а Роберта Уолпола научил пьянству отец, решивший, что трезвый сын не должен видеть его пьяным.60

Когда страсть к джину распространилась среди населения, правительство было встревожено. Количество спиртных напитков, перегоняемых в Британии, выросло с 527 000 галлонов в 1684 году до 5 394 000 галлонов в 1735 году, при этом население не росло; напротив, врачи предупреждали правительство, что употребление джина быстро увеличило уровень смертности в Лондоне, а большое жюри Мидлсекса приписало этому спиртному большую часть нищеты и преступности столицы. Торговцы джином вывешивали вывески, обещая напоить своих клиентов за пенни и предлагая им бесплатные соломенные подстилки в подвале.

Встревоженные правители попробовали запретить его с помощью налогов. Парламентский акт 1736 года установил пошлину на джин в размере двадцати шиллингов за галлон и потребовал пятьдесят фунтов в год за лицензию на его продажу. Измученные жаждой бедняки подняли жестокие бунты. Как и предсказывал Уолпол, запрет привел к контрабанде, тайному винокурению и подпольной торговле. Число джин-шопов выросло до семнадцати тысяч, количество перегоняемых галлонов — до семи с лишним миллионов, а преступность увеличилась. От эксперимента отказались, лицензионный сбор снизили до двадцати фунтов, пошлину — до пенни за галлон; народ ликовал и пил. В 1751 году ряд умеренных и изобретательных мер (например, сделать мелкие долги торговцев спиртным невозвратимыми по закону) привел к незначительному улучшению ситуации.61 Философ Беркли прояснил ситуацию, осудив высшие классы за дурной пример, который они подают массам, и предупредив их, что «нация, освещенная с двух концов, скоро будет поглощена» 62.62

Моральный уровень был низок и в бизнесе. Огромные состояния были получены от контрабанды, пиратства, ловли и продажи рабов. Возникали жалобы на то, что вода Темзы загрязняется как коммерческими, так и человеческими отходами, что вино испорчено сидром и кукурузным спиртом, что хлеб подделывают квасцами и мелом, что цвет стареющего мяса освежают химическими веществами, опасными для здоровья и жизни. Когда предпринимались попытки пресечь такую практику, патриоты бизнеса кричали о свободе и праве «каждого человека… жить по-своему, без ограничений».63

Правительство вмешивалось в свободу, но главным образом для того, чтобы заставить людей пойти на военную службу. Когда различные финансовые стимулы не позволяли укомплектовать флот, государство посылало «банды пресса» (начиная с 1744 года), чтобы поймать, накачать или иным способом убедить людей пойти на корабли Его Величества. Опьянение было самым простым методом, ведь в таком состоянии человека можно было заставить подписать год или больше своей жизни. По словам адмирала Вернона (1746 г.), с того момента, как они попадали на борт, такие люди были «фактически приговорены к смерти, поскольку им никогда больше не разрешалось ступить на берег, а их перебрасывали с корабля на корабль… без всякого учета перенесенных ими тягот».64 «Ни один человек, — говорил Сэмюэл Джонсон, — не станет моряком, у которого хватит изобретательности, чтобы попасть в тюрьму…. У человека в тюрьме больше места, лучше еда и обычно лучшая компания».65 Моряки, набранные по принуждению, обычно были слабы телом и умом, но суровая дисциплина и безжалостный отбор через испытание огнем и поркой (как описано и, несомненно, преувеличено в «Родерике Рэндоме» Смоллетта) делали выживших самыми твердыми и гордыми воинами на море.

На пиратство все еще подмигивали как на вид торговли, но по мере усиления военно-морских сил оно приходило в упадок. Процветала работорговля; английские, французские, голландские и португальские корабли конкурировали за привилегию продавать африканских негров американским христианам. По Утрехтскому договору (1713 г.) Испания передала Англии от Франции «Асьенто» — контракт на ежегодную поставку в испанские колонии 4800 рабов. Из 74 000 рабов, перевезенных в Америку в 1790 году, французы перевезли 20 000, голландцы — 4000, датчане — 2000, португальцы — 10 000, а англичане — 38 000 — более половины от общего числа.66 «Только англичане, по самым скромным подсчетам, — говорит один из английских авторитетов, — перевезли в Америку более двух миллионов негров в период между 1680 и 1786 годами».67 Некоторых негров-рабов держали для работы в английских домах. В газетах печатались обещания вознаграждения за возвращение сбежавших рабов; в одном из объявлений предлагался «мальчик-негр, около двенадцати лет… для продажи».68 Рабы продавались в Париже до 1762 года, и даже папы имели турецких галерных рабов с XVI по XVIII век.69 Квакеры начали в 1727 году движение за прекращение британской доли в работорговле; Стил и Поуп поддержали их; методисты продвигали крестовый поход; но кампания за отмену рабства не достигла существенного прогресса до 1772 года.

Политическая мораль отражала торжество жесткого коммерческого духа. Почти ничего нельзя было сделать без взятки, и почти каждый чиновник имел свою цену. Должности продавались, а голоса в парламенте покупались как товар. Депутаты продавали свои франкировочные привилегии. Знатные лорды продавали должности в своих домах,70 и «препятствовали попыткам пресечь покупку кандидатур в парламент или членов общин».71 «Гнилые районы» с небольшим числом жителей посылали в парламент столько же представителей, сколько графства с большим количеством населения и промышленности; «Старый Сарум», где не было ни одного жителя, посылал двух делегатов; такие районы легко контролировались людьми, имеющими родовитость или богатство. Бизнесмены, стремясь получить политическое влияние, соизмеримое с их экономической мощью, покупали кандидатуры или номинантов в парламент примерно за полторы тысячи фунтов стерлингов каждый.72 В целом эти полвека были самыми коррумпированными и беспощадными в истории Англии; и историку нелегко объяснить, как из продажности той эпохи Британия поднялась до столь высокой репутации честности своих бизнесменов и правительства.

На фоне разложения морали и политики было немало проявлений гуманных чувств. Существовали дома, пусть и плохо содержащиеся, для стариков, инвалидов и бедняков. Существовали гильдии, в которых мастера были добрыми отцами для своих подмастерьев; были семьи, приютившие и воспитавшие сирот; были ассоциации — «клубы ящиков» — для взаимопомощи в тяжелые дни. Был впечатляющий пример — первый в современной истории — международной благотворительности, когда Англия пожертвовала 100 000 фунтов стерлингов своему экономическому союзнику, Португалии, на помощь пострадавшим от землетрясения в Лиссабоне в 1755 году.73 В период с 1700 по 1825 год в Британии было открыто сто пятьдесят четыре новых больницы и диспансера, из них четыре в