Книга Ордин-Нащокин. Опередивший время - Виктор Алексеевич Лопатников

одиночества, позвала жить во дворец 25-летнего дворянина Морозова, ставшего с тех пор если не членом царской семьи, то ее другом. Воспитателем наследника Алексея он оставался целых 13 лет, да и после официальной отставки сохранял на него влияние. Живо интересуясь жизнью на Западе, тамошними методами управления, он пытался внедрить их на Руси. Но бывшие там в ходу меры трудно сопрягались с российскими реальностями, стилем, образом жизни московитов, их отношением к власти вообще и в особенности к уплате налогов в царскую казну.

Морозов и его команда принялись наводить порядок методами, какие им были наиболее доступны. Главная ставка была сделана на силу, на принуждение. «Правеж», инструментом которого выступали батоги и кнут, стал радикальным средством не только сбора налогов, но и взимания набежавших за годы недоимок. О том, как это происходило, сообщают документы. В Зарайске 27 октября 1647 года воевода Феоктист Мотовилов за час до рассвета разослал стрельцов по дворам посадских. Согнав их с постели, «загнали в город и начали бить на правежи нещадно». Кряхтя, горожане недоимки собрали, но Мотовилову этого показалось недостаточно «То де вы принесли песку, а не деньги де ваши лежат», — объявил он и пригрозил зарайцам за упорство «ноги переломать» на правеже. После этого посадских людей стали бить всех без разбора, закрыв предварительно ворота, чтобы не разбежались.

При том что техника возделывания земли на Руси оставалась примитивной, плодородие низким, а урожай постоянно подвергался погодным рискам, налоговая нагрузка на тягловое население превзошла все разумные пределы. Недоимки накапливались годами, однако власть попыталась взыскать их здесь и сейчас. В ряде мест, продолжая «править нещадно», чиновники обнаруживали, что население, побросав насиженные места, бежало «незнамо куда». Крестьянство, изнуренное непосильным трудом, не имея возможности сводить концы с концами, покидало насиженные места, заселяя недоступные для власти окраины государства. Образуя вольные ватаги казаков, они кочевали в низовьях Волги и Дона, добывая на прожитье разбоем, набегами на владения местных татарских мурз, провоцируя их ответные нашествия в сторону Московии.

Другая часть оседлого крестьянства искала пристанища во владениях церкви, в вотчинных латифундиях. Церкви и монастыри, которым принадлежало до двух третей пахотных земель, со своей стороны потворствовали миграции крестьян из помещичьих хозяйств. Вотчинные землевладения или «белые вотчины» также имели свой, более благоприятный налоговый статус. И в этом Морозов попытался навести порядок. Несмотря на противодействие владельцев вотчин и церковных иерархов, он приступил к изъятию налогов на основе «посадского строения», уравнивая налогоплательщиков перед госказной независимо от его места жительства. Есть мнение, что и в этом он пытался проводить западный принцип равенства граждан перед законом. Но на практике это обернулось налоговым террором, в котором суровое напоминание о том, что налоги надо платить, совмещалось с вымогательством, взяточничеством, мздоимством налоговиков.

На народных бедах наживались всё те же «сильные люди», первым из которых был сам Морозов. Не отставали и его шурин, глава Земского приказа Леонтий Плещеев, а также глава Пушкарского приказа Петр Траханиотов. Все трое — каждый по-своему — воплощали в себе спектр ущербных «достоинств» средневекового управителя, жившего в атмосфере вседозволенности, не подверженной никакому контролю. Их управление, именуемое в народе «плещеевщиной», стало синонимом коррупции. Движение, служащее целям укрепления государства, дискредитировалось кучкой высших чиновников, вошедших в доверие к царю.

Характерная фигура этого переходного времени — На-зарий Чистой. Он возвысился, когда новая власть поспешно устраняла прежних руководителей ведомств, назначая на их места «своих». Чистой, правда, выпадал из традиционной обоймы претендентов: не был родовит, не имел влиятельных родственников. Но он давно приглянулся воспитателю наследника престола. Выходец из ярославских торговых людей при своем «беспородном» происхождении сумел добиться многого. Судя по быстрому карьерному возвышению, он действительно обладал деловой хваткой, успешно торговал с Голландией, слыл человеком просвещенным, кое-что знал о порядках в европейских странах, о том, как там поставлено налоговое дело. Кроме того, он умел находить подход к начальствующим. Это помогало ему уверенно чувствовать себя в коридорах власти, избавляло в критический момент от ответственности за прегрешения по торговой части. Тогда получило огласку дело, связанное с исчезновением солидной суммы, выделенной голландскими купцами на получение «охранных грамот», дававших право на транзит их товаров по территории Руси в Персию. Дело замяли, оставили без последствий. Более того, с восшествием на престол Алексея Михайловича московский деловой люд стал говорить, что всеми делами при дворе заправляют боярин Морозов и дьяк Чистой.

В 1646 году Назарий Чистой был пожалован в думные дьяки и поставлен во главе важнейшего Посольского приказа. Он предложил налоговый проект, который весьма приглянулся «сильным людям» во власти. Впрочем, он мог быть и не единственным, кому пришла в голову «соляная затейка». Упоминают в этой связи Андреаса Виниуса (1605–1652), выходца из Голландии, предпринимателя, возвысившегося еще в царствование Михаила Федоровича. Начав заниматься хлебной торговлей, он перешел к более важной для государства деятельности, — организации чугунолитейного и железоделательного производства. Крупные ссуды из госказны, а также монопольное право на производство чугуна обеспечили ему успех. Был построен первый завод близ Тулы, который в 1632 году начал снабжать местный рынок и оружейное производство. При этом цена на металл оказалась существенно ниже той, что платили за поставляемый из Швеции. Проворный иностранец делом подтвердил свою пользу. К началу царствования Алексея Михайловича его влияние вышло далеко за пределы торговли и промышленности. Народная молва стала относить Виниуса к числу «сильных людей», особо приближенных к Морозову.

Новация, предложенная населению, состояла в том, чтобы заменить косвенные налоги, так называемые «стрелецкие» и «ямские» деньги, одним-единственным налогом на соль. На первый взгляд нововведение давало преимущество и сборщикам налогов, и их плательщикам. Один налог будет легче и исчислять, и собирать, чем несколько других. К тому же потребность в соли у людей была разной. Одно дело применять ее для частных, повседневных нужд, другое — в торгово-промышленном деле. Таким образом, бремя налогов перераспределялось с обывателя на промысловиков, тех, кто занимался производством и продажей продовольствия. В некоторых странах налоги на сырьевые товары — соль, вино, табак, бумагу — передавались в казну государя, оставляя земельные и прочие сборы местным властям. Госмонополию на соль вводили европейские монархи, обустраивая соляные таможни, облагая налогом солеваров, торговцев, крестьян. Подобные меры внедрялись отнюдь не безболезненно, сопровождаясь взрывами народного недовольства. «Мытоимство разбойничества злее», — говорили люди, а появление сборщиков «мыта» неизменно вызывало народный ропот. Особенно частыми протестные выступления происходили во Франции XVI–XVII веков. Там соляной налог назывался словом «габель», что в переводе с арабского означало «кабала», а любые изменения в налоговой системе вызывали тревожные слухи, перераставшие в неповиновение