Книга Сбывшиеся сны Натальи Петровны. Из разговоров с академиком Бехтеревой - Аркадий Яковлевич Соснов

сопровождающая и говорит, что в полдень моя лекция, а передо мной выступит профессор такой-то. Но не предупреждает, что его лекция будет на немецком. «Дальше вы встретитесь с федеральным министром здравоохранения, а вечером приглашены в гости в одну нашу семью». Хорошо, что я старательно слушала лекцию этого немца, потому что меня как «крупного ученого» (уж какой я тогда была крупный ученый не знаю) попросили ее прокомментировать, о чем тоже заранее не предупредили! Комментировала я довольно пространно, во всяком случае, под аплодисменты. С моей собственной лекции никто не сбежал, слава богу. Потом был довольно сложный разговор с Кете Штробель, министром здравоохранения. И наконец – вечер в гостях у семьи.

Сильно устали?

Не спешите. В семье меня спросили, какую музыку я хотела бы послушать для начала. Я попросила Восьмую симфонию Бетховена, которую очень люблю. Устала я за день безмерно, и тут они начинают обсуждать удивительную игру, которую после занятий в школе устроили их дети. Эти милые создания стреляли пульками в портреты своих учителей, определяя их рейтинг: в кого попаданий больше, у того рейтинг выше. Я ахнула и сказала, что это очень злая игра. Завязался подробный разговор о воспитании. А на следующий день у меня лекция в другом пространстве, причем организаторы настоятельно просят, чтобы она была на немецком. Я говорю, что не могу читать лекции по-немецки, боюсь за точность терминологии. «Термины можете произносить по-английски, их все поймут». – «Но мой немецкий не так хорош». – «А чем плох ваш немецкий? Вы вчера весь вечер по-немецки разговаривали». Я очень удивилась, но все-таки лекцию читала по-английски, как всегда за рубежом. Другое дело, что в немецкоязычной стране, например в Австрии, где я чаще бывала, чем в ФРГ, я переходила на немецкий язык неосознанно.

Видимо, и в тот вечер из-за эмоционального напряжения вы не заметили перехода на немецкий. И с министром, наверное, на немецком общались.

Вот точно не помню. Я вам рассказывала, что в детстве мы говорили по-немецки с бонной и с моим братом. А потом война настолько вытеснила этот язык из сознания, что однажды, когда к нам в Поленовский институт приехала делегация из Германии, я не смогла и нескольких слов связать по-немецки.

Похожая история была у Василия Аксенова. Он пишет роман на русском языке и неожиданно для себя переходит на английский, который обожает. Диалоги увлеченно пишет по-английски, а потом обнаруживает, что часть из них по-русски написана! Конечно, он двуязычный писатель, как Набоков и Бродский. А у вас знание немецкого было заложено в детстве, глубоко спрятано и уже в зрелые годы проявилось.

Проявилось, но не развилось, потому что говорить только по-немецки даже с немецкими коллегами не могу. Фразы строить легко, но обязательно сверну на английский, поскольку он для меня прямо профессиональная вещь. А мой брат, наоборот, очень хорошо говорил по-немецки до конца жизни.

Новый пласт жизни. Битва работы и быта

Мужчины, чего-то добившиеся в жизни, любят рассуждать про надежный семейный тыл. Вам он был нужен не меньше. Но второй муж, Иван Ильич, не слишком одобрял ваш переход в Институт мозга человека.

Я ему пыталась, но не умела объяснить, что наконец полностью займусь делом, к которому готовилась с юности, а в зрелости занималась им наполовину потому, что была директором ИЭМ и выполняла кучу других, не творческих обязанностей. Я и представить себе не могла, что мы упустим этот шанс осуществить мечту, откажемся от института, когда нам его предлагают. А Иван Ильич говорил: тебя ругают в газетах, значит, ты не права. В стране отношение к газетам было, сами знаете, какое.

Как вы познакомились? Он же был человек не вашего круга – большой торговый начальник[13].

Ну давайте расскажу…

Иван Ильич был моим больным поначалу. Я тогда много времени проводила в больницах, потому что наш отдел, наша лаборатория – всё базировалось на клинике. Хватало сил ездить по больницам в первой половине дня, проводить клинические разборы. К тому же Бирюков завел хорошее правило – директор не появляется до трех часов дня в своем кабинете. Поэтому и он в свое время мог работать в лаборатории, и я. Это будет у нас такой фон (пришла кошка и стала грызть свой корм). Ко мне и сейчас присылают больных по принципу последней инстанции, сколько бы я не отнекивалась. Иногда удается дать приличный совет.

И вот моя соученица по институту отправила ко мне, в нашу базовую больницу на Гастелло, как она сказала, мужа своей приятельницы. Мне потом объясняли, что он один из четырех самых красивых мужчин Ленинграда и на женщин действует неотразимо. Но я никак на него не отреагировала. Больной и больной. Посоветовала, куда обратиться для комплексного обследования. Совершенно случайно за ним вышла, надо было в другой корпус. У порога совсем разнесчастный стоит мой больной и ждет машину, которую отпустил, полагая, что я им буду заниматься часа два. Причем вид у него, как у приговоренного к смерти. Я никогда не видела, чтобы так трансформировались внешность и повадки человека. Пришел ко мне такой самоуверенный…

…Вальяжный?

Очень вальяжный. А тут сгорбился, хотя еще сравнительно молодой человек, только что не плачет. И я его пожалела на свою голову. Действительно, разобралась с его недугом. Это была фобия, возникшая после очень нервной командировки в Грецию периода «черных полковников». У нее были странные проявления: он боялся перейти улицу, спускаться с лестницы в подземный переход, теща его сопровождала. К тому времени я уже знала о лечении этих состояний. Появились препараты, которые могут творить чудеса при разумном применении. Не буду утомлять вас терминами, даже для достоверности.

Что такое разумное применение?

Небольшие дозы, правильный выбор времени приема и т. д. Привыкания при той дозировке, которую я назначила, практически не бывает.

Вы быстро определили не только диагноз, но и курс лечения…

Да, и предупредила, что это не два дня, а долгий процесс. И началось! Та моя однокурсница стала мне звонить: родственники Ивана Ильича возмущены тем, как ты его лечишь, и прочие глупости. Я говорю – не хочет у меня лечиться? Не надо. Он перезванивает, несчастный: «Я никому не жалуюсь, вас ввели в заблуждение».

Но он поверил вам как врачу?

Более, чем поверил. И потихонечку ему становилось лучше, чему я даже не удивилась. Когда у врача возникает повышенный интерес к сложному пациенту, это нормально. А тут – никаких сенсаций.

Но он начал появляться в дирекции с букетом гвоздик. Как он говорил, чтобы обсудить