Книга Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра. 1867–1884 - Екатерина Оттовна Вазем

«Роберт-Дьявол». — Балеты «Золотая рыбка», «Корсар», «Конек-Горбунок», «Дочь фараона». «Две звезды», «Трильби», «Катарина» и «Камарго». — Приглашение в Америку

10 сентября 1867 г. стало в моей жизни знаменательной датой. В этот день состоялся мой первый Дебют как балерины на большой сцене.

Я выступила впервые перед публикой в старинном балете Перро «Наяда и рыбак», выбранном для моего дебюта моим учителем Гюге и разученным мною еще в Театральном училище. Под руководством Гюге прошла я и всю партию Наяды. 1 юге не оставлял меня своими указаниями и на репетициях, которые вел балетмейстер Петипа и на которых он обязательно присутствовал. Такое внимание Гюге к моему дебюту было вполне понятно. Испытание его ученицы являлось косвенно испытанием его самого как учителя. Вместе со мной Дебютировала в партии Джианины, моей соперницы в сердце рыбака Маттео, моя подруга Канцырева. Партию Маттео исполнял Гердт.

Балет «Наяда и рыбак» уже в то время считался «старым». Он производил фурор лет двадцать до того в исполнении известной балерины-итальянки Карлотты Гризи и нашей Андреяновой,[238] но с тех пор балетное искусство успело шагнуть далеко вперед. Артисты и публика привыкли к балетным спектаклям куда более богатым хореграфическим. и драматическим содержанием, а также более роскошным по мизансценам, чем довольно-таки скромная «Наяда» с ее незначительным количеством, танцев и незатейливым сюжетом. Впрочем, для меня танцовальную часть балета кое-чем обновили, и мне было что показать зрителям. Очень большую неприятность доставили мне таможенные затруднения, вследствие которых осенью 1867 г. нельзя было получить из-за границы танцовальных башмаков. Мне предложили башмаки московского изделия, но они мне показались такими грубыми и ненадежными, что танцовать в них я не решилась. Как оказалось, я была совершенно права. Я рискнула надеть московские башмаки для сцены у колодца в предпоследней картине, где у меня танцев в собственном смысле не было, и мои туфли почти тотчас же треснули. Танцовала же я весь балет в старых башмаках.

Скажу откровенно, что на этом спектакле я вовсе не волновалась. Я была вполне уверена в своих силах и знала, что своей партии не провалю. К тому же со мной танцовал мой обычный па школе партнер Гердт, а с ним я была «как за каменной стеной». Беспокоиться за какой-либо «прием» со стороны публики мне также не приходилось, — меня тогда еще никто не знал.

Дебют мой признали удачным. Критика отозвалась очень сочувственно. Обвиняли меня, кажется, только в некоторой холодности в мимических сценах. О своих танцах в «Наяде» могу сказать лишь очень немного. Вообще моих вариаций за время пребывания на сцене моя память почти не сохранила. Помнится, в первом действии балета был очень эффектный момент, когда я, появившись из-под сцены среди группы неаполитанских рыбаков, становилась на так называемый «арабеск» — на выступ весла в руках одного из них, изображавшегося танцовщиком А. Н. Богдановым. Тот это весло медленно опускал, и я начинала адажио. Кроме того, вспоминаю «танец с тенью» в последней картине, при лунном освещении сцены, прелестный поэтической номер, который я танцовала с Гердтом. Номер этот всегда пользовался хорошим успехом и впоследствии я охотно исполняла его в разных дивертисментах. После дебюта я танцовала «Наяду» несколько раз.

Вскоре после этого, по личному желанию балетмейстера Сен-Леона, мне поручили его балет «Теолинда, или Дух долины». Мне это очень льстило, так как в свое время «Теолинда» являлась репертуарным балетом такой крупной хореграфической величины, как Муравьева, которую я, таким образом, была призвана заменить. Как я уже не раз говорила, все балеты, поставленные Сен-Леоном для Муравьевой, отличались большой технической трудностью партии балерины, рассчитанной на «филигранное» мастерство этой замечательной танцовщицы. Мой учитель Гюге забеспокоился за меня, опасаясь, что я не справлюсь с танцами «Теолинды». Он отправился к Сен-Леону просить его несколько облегчить мою партию, в виду моей молодости и неопытности. Ответ балетмейстера был довольно категоричен:

— Если она не может танцовать так, как балет поставлен, пускай совсем его не танцует.

«Теолинду» я танцовала в конце ноября и сначала, конечно, трусила, но балет у меня прошел без сучка, без задоринки, и все «муравьевские» трудности я исполнила совершенно точно. Потом я к Сен-Леону за его «непримиримость» не питала ничего, кроме самой искренней признательности.

Если я смогла успешно заменить Муравьеву, — значит, имела данные, чтобы полагаться на свое мастерство и свои силы. Мне уже не могли быть страшны никакие балеты. Состав участников «Теолинды» был первоклассный. Духа долины играла Радина, мою соперницу, дочь фермера, — Кеммерер, ее отца — Стуколкин, жениха — Л. Иванов. Репетировал балет Сен-Леон. Ему почти не приходилось делать мне указаний, так как я сама отлично знала «Теолинду», перевидав в ней на репетициях и спектаклях несколько разных исполнительниц заглавной партии. Вообще, мы все учились главным образом «в приглядку». Так овладевали мы и танцами и мимическими сценами. Единственным пособием для последних могла служить нам программа балета, но в большинстве случаев к ней обращаться не было надобности.

Сам Сен-Леон остался так доволен моим исполнением «Теолинды», что тотчас же стал меня уговаривать уехать за границу и брался устроить мне ангажемент. Однако против этого восстала вся театральная дирекция, с которой я была связана обязательством отслужить на петербургской сцене десять лет в возмещение расходов по моему воспитанию.

«Теолинда» вошла в мой репертуар, и мне пришлось выступать в ней неоднократно.

В середине сезона 1867 68 гг., по желанию начальника репертуара Федорова, мне поручили на итальянской сцене мимическую роль Прекрасной Елены в опере Мейербера «Роберт-Дьявол».[239] Елена выходит из могилы, чтобы соблазнять своей красотой героя оперы — Роберта. Совсем еще молоденькая, худенькая и в мимике совершенно неопытная, я, разумеется, была очень далека от облика легендарной спартанской царицы-красавицы и чувствовала себя совсем не в своей тарелке, когда по ходу действия пыталась увлекать и очаровывать прославленного тенора Нодена.[240]

В 1868 г. мой балетный репертуар продолжал расширяться. В январе в бенефис Иогансона я танцовала, по обыкновению с Гердтом, в классическом секстете из старинного балета Мазилье «Жовита, или Мексиканские разбойники». Этот балет был снят с репертуара уже довольно давно, но помянутый секстет сохранился как дивертисментный номер. Его с разными вставками и переделками нередко исполняли на спектаклях Театрального училища еще в текущем столетии. При нашем выступлении в нем дело не обошлось без комических недоразумений.

Оркестром дирижировал скрипач А. К. Богданов,[241] брат балерины Надежды Богдановой. Он помахивал палочкой, углубившись в ноты и совсем не интересуясь происходящим на сцене- Когда пришло время моей вариации, оркестр заиграл ее, не выждав моего выхода на сцену. Мне