Книга М. В. Ломоносов и основание Московского университета - Михаил Тимофеевич Белявский

и восхваления своей реакционной антинародной политики, против которой с такой страстью он боролся всю жизнь. Так поступали и поступают реакционные классы в отношении великих людей, прокладывающих новые пути в науке, литературе, в общественной жизни. Не избежал этой участи и Ломоносов.

Академические реакционеры не уступали придворным. Они выслушали посвященную Ломоносову речь домашнего врача Разумовского Леклерка, избранного по предложению Штелина академиком на освободившееся место. Это был тот самый Леклерк, на невежественную и клеветническую книгу которого о России и ее истории несколько лет спустя был вынужден отвечать историк Болтин. За пустыми и холодными восхвалениями Ломоносова, как верно отметил один из исследователей, в речи стояло безграничное самомнение и самодовольство Леклерка: «Ломоносова среди вас больше нет, но зато есть я — Леклерк!». Но даже и такая речь показалась излишней, ее сдали в архив и она пролежала в нем около сотни лет, когда ее приняли за чистую монету, и, умалчивая о том, что из себя представлял Леклерк, опубликовали с самыми лестными комментариями[212].

Академическая клика, стремившаяся запрятать в пыль архивов работы Ломоносова, дискредитировать его открытия, 10 мая 1765 г., т. е. всего через месяц после смерти Ломоносова, решила «рассмотреть состояние университета и гимназии». Вывод был такой, какого и следовало ожидать от академических реакционеров: «употребленные с 1759 года (т. е. с того времени, как университет и гимназия поступили под управление Ломоносова. — М. Б.) разные опыты… не мало не соответствовали намерению академии». Академическая конференция заявила, что обучение студентов в академии обходится гораздо дороже (!), чем их посылка за границу, что только за границей можно обучить студентов наукам, языкам и светским манерам. В противовес Ломоносову и Котельникову, писавшим незадолго до этого о хорошем поведении студентов и гимназистов, об их усердных занятиях и хороших успехах, академическая конференция объявила «что как между студентами, так и гимназистами находится почти половина пьяниц, забияк и ленивых, непонятных и в ученьи по ныне никакого успеха не оказывающих»[213]. Так же отозвалась конференция и об учителях гимназии, привлеченных Ломоносовым и Котельниковым, заявив, что они «всякими пороками заражены». Все зло эти реакционеры от науки видели в том, что студенты и гимназисты «набираемы были (Ломоносовым. — М. Б.) все из самой подлости»[214].

Вопрос о социальном составе учащихся являлся одним из центральных пунктов противоречий между Ломоносовым и академической кликой. Еще при обсуждении составленного Ломоносовым устава гимназии представители клики требовали запрещения принимать в гимназию и университет детей из податного сословия. Модерах в бытность свою инспектором гимназии требовал, чтобы в гимназию «не принимали простонародья». Его горячо поддерживал Миллер, заявлявший: «гимназия испорчена тем, что состоит из мальчиков нисшего сословия»[215]. Тот же Миллер в 1761 году писал Теплову, что Ломоносов «разорит всю академию», если его не остановят. «Мы видим печальный тому пример на университете и гимназии, которыми он исключительно управляет: они никогда не были в таком плохом положении, как теперь»[216]. Улучшение работы университета и гимназии, ориентировка Ломоносова на разночинный состав учащихся — это как раз больше всего пугало академическую клику. Ломоносов же добился того, что гимназия и университет целиком состояли из разночинцев. Так называемые «Университетские дела» за 1759–1764 гг. архива АН СССР содержат значительное количество заявлений солдат, мастеровых, плотников, истопников, мелких приказных и других представителей низов о приеме их детей в гимназию академии. По ордерам Ломоносова почти все они были не только приняты, но и зачислены на казенное содержание. Среди принятых Ломоносовым мы видим и солдатского сына Василия Зуева (будущего академика) и добравшегося до академии уроженца далекой Камчатки Ивана Мошкова и отпущенных крепостных Алексея Борисова и Тихона Замараева и многих других[217]. Но Ломоносов не ограничивался приемом тех разночинцев, которые сами шли в академию. Он звал их в науку, в руководимый им университет. В специальном объявлении он обращался с призывом к тем «дворянам и разночинцам, кои детей своих… к обучению гимназическим наукам своего достатку на содержание не имеют, чтобы представляли таких молодых людей при челобитьи академической канцелярии, которая о их определении к гимназическим наукам рассмотрит и попечение иметь будет»[218]. В результате его деятельности в 1760 г. в гимназию было принято 40 человек. Для сравнения укажем, что за все предшествующее десятилетие в гимназию академии было принято всего 24 человека. В 1761 г. в гимназии училось 46 человек. Их социальный состав чрезвычайно любопытен. Среди них было детей: солдат — 24, унтер-офицеров — 6, ремесленников — 3, мелких приказных — 2, учителей — 2, купцов — 4, духовенства — 2, прапорщиков — 1, прочих — 2[219]. В 1763 г. из находившихся на казенном содержании 33 гимназистов было детей: солдат и матросов — 17, унтер-офицеров — 3, наборщиков — 3, садовника — 1, обозного — 1, сторожа — 1, приказчика — 1, купцов — 2, дьячка — 1, священника — 1, профессоров — 2[220]. Еще более показателен был состав студентов руководимого Ломоносовым университета. Из 15 студентов, учившихся в 1761 г., 10 человек: А. Леонтьев, А. Поленов, И. Лепехин, Г. Иванов, Д. Легкой, Ф. Васильев, Н. Стрешнев, Г. Шпынев, А. Горин и П. Иноходцев были детьми солдат; В. Федотов — сын садовника, И. Машков — «камчатский уроженец, штурманов сын», Д. Макеев — сын купца, В. Савельев — сын живописца и П. Петровский — сын офицера[221].

Заявление конференции, что «опыт Ломоносова себя не оправдал», на деле означало смертный приговор университету. В ордере Тауберта, охаивающем руководство университетом со стороны Ломоносова и обрушивающемся на демократический состав студентов и гимназистов, прямо говорится, что Екатерина «сама предписать соизволила регламент каким образом воспитывать обоего пола юношество».

Тауберт ссылается на регламент «института благородных девиц» и заключает, что, согласно указаниям Екатерины, академическая канцелярия считает необходимым «сделать точно такое ж учреждение»[222].

Больше в протоколах академии нет упоминаний об университете. Лекции фактически прекратились. Одних студентов отправили за границу, постаравшись не пустить их в Академию Наук по их возвращении. Так было, например, с выросшим в академической гимназии и университете выдающимся русским юристом и экономистом Алексеем Поленовым. От остальных студентов под разными предлогами постарались избавиться[223]. Через полгода после смерти Ломоносова их осталось вместо 30 всего 9, а к концу 60-х годов в академии фактически не было ни студентов, ни университета. Ликвидация университета была далеко не единственной, но существенной причиной того, что Петербургский университет был основан только через полстолетия