Книга Хрен знат 2 - Александр Анатольевич Борисов

не Москва!

На месте Петра я тоже бы возмутился. Сами же посадили рядом со смазливой бабёнкой, а теперь подавай им чистоту отношений!

Здесь так. Всему ведь своё время. А время разврата наступит к началу двухтысячных.

На кухне сегодня тесно как никогда. Бабушка чистит тарелки, собирает объедки в «собачью» кастрюлю. Остатки спиртного из рюмок сливаются в специальный графин, где на донышке, слоем, сушёные вишни. На сегодняшний вечер набралась уже треть. Там сложный состав: самогон, водка, вино. Настаиваясь, они обретают цвет, крепость и очень приятный вкус. Сам пробовал годочков полста назад.

Остальные Акимовны моют посуду. В четыре руки ловко у них получается. В большой комнате уже наведён привычный порядок. Только стол осталось собрать. Он у нас, оказывается, раздвижной. Вытянешь по салазкам две половины столешницы, а внизу между есть ещё парная вставка. Сегодняшним вечером я это впервые увидел. Немудрено забыть.

Мамка в большой комнате. Сидит на кровати, парит ноги в горячей воде. Время от времени бабушка подливает в таз кипяток. Успокаивает:

— Может, разносятся?

— Нет, мам, это уже навсегда. Хорошие туфли, чехословацкие, но с пяточной шпорой их стало невозможно носить. Ноги как будто в колодках…

И в прошлой моей жизни мамка на обувь жаловалась, а я… чем я тогда мог ей помочь? Теперь совершенно другое дело! Спасибо тебе, Василий Иванович, «коновал» из питерской мореходки!

* * *

…Из нескольких тысяч курсантов, заведующий медсанчастью Денисова отличал. В первом семестре, зимой, у меня разболелись зубы и левая часть лица. Не вытерпел, обратился к нему.

— Какое освобождение от занятий⁈ — возмутился Василий Иванович. — Садитесь возле стены, где есть батарея и грейте!

Не помогло. Выпросив увольнение у ротного старшины, пошёл в поликлинику водников.

У тётки, которая меня приняла, округлились глаза:

— Абцесс! Воспаление среднего уха! Что врач говорит, какие назначены процедуры?

Я был человеком наивным. Часами сидел в телефонной будке, звонил по бесплатному номеру 009. Всё ждал, когда флегматичный мужик, в сотый раз сообщающий мне точное время, возмутится и сорвётся на мат. Поэтому врать не стал, рассказал ей про батарею. И тётка затарахтела наборным диском:

— Вы с ума сошли! — сказала она в трубку, переходя на смесь нецензурщины и латыни.

В мореходке меня госпитализировали. Поместили в палату под названием «карантин». Василий Иванович совмещал должности врача, лаборанта и медсестры. Дежурил подле меня, приносил из столовой усиленный спец. паёк. Так началось наше вынужденное общение, переросшее в дружбу. Василий Иванович очень любил поговорить, я — послушать. На том и сошлись.

Честно сказать, этой дружбой я потом бессовестно пользовался вплоть до последнего курса. Неохота идти на строевой смотр, я к нему:

— Василий Иванович, ты ведь, во время войны по фашистам стрелял. Убил хоть одного?

— Все стреляли и я стрелял. Главное, падает фриц, а чья пуля его свалила, это уже неважно. Понимаешь, Денисов…

«Спохвачусь» через полчаса:

— Блин, строевой смотр!

— Сиди. Напишу тебе освобождение на три дня. Понимаешь, Денисов…

Всем хочется сачкануть. Но подобные фокусы прокатывали у меня одного. На какие только ухищрения завистники не пускались! Градусник натирали, нюхали табачок до чиха с соплями. «Коновал» был непробиваем. Всех посылал греться у батареи.

За это, наверное, господь покарал меня шпорой. Вчера ещё не было ничего и вдруг, ни с того ни с сего, на ногу не наступишь! В пятке как будто шарик из плотного мяса. Надавишь — болит.

Василий Иванович долго смотрел сквозь меня, что-то в уме взвешивал. Наконец, поднял глаза:

— Помогу ненаучно, но действенно. Только смотри, ни-ко-му!

Я разве что не божился, а он выдвинул ящик стола и достал из-под стопки служебных бумаг пятикопеечную монету. Советскую, но ещё дореформенную.

— Только не потеряй! Будешь носить в носке, прятать в карман после отбоя. Через неделю вернёшь. Смотри, не забудь! А то был у меня царский пятак, он за три дня помогал. Вот так же кому-то дал — и с концами. Помню, после войны…

* * *

Журчит кипяток. Как камни на перекате, в воде сталкиваются тарелки. Спасибо тебе, Василий Иванович, «коновал» из питерской мореходки! Мне помогло, а Мамке почему не поможет? Мы ведь с ней из одного теста. Дореформенных пятаков в сарае навалом. Дед делает из них обратные клапана для опрыскивателя. Такого добра не жалко: возьму — не заметит, попрошу — отдаст. Кто ж знал, что советские деньги где-то уже использует народная медицина? Вот только… согласится ли мамка? Отстань, — скажет, — со своими глупостями! Да и не встрянуть сейчас в разговор. Тема импортных туфель витает в воздухе плотно и без зазоров.

Понуро иду к комоду. Отдам, думаю, мамке свой юбилейный рубль. Вдруг она такого ещё не видела? Спросит, где взял, скажу, что на дороге нашёл. Зачем он теперь мне? Почтовых конвертов много, и для Гагарина хватит…

Мамка перехватывает меня на ходу, с размаху сажает рядом с собой, тискает, обнимает:

— Ну, Саня-Маня-крокодил полну попу напердил? Слушаю, говори!

Что меня, что Серёгу она читает как магазинную вывеску, влёт! Будто и правда на лбу что-то написано.

Таю… растекаюсь… плыву… из ранее заготовленных слов, на языке только начало:

— Я закончу будущий год круглым отличником!

— Умница! Это всё? — Ласковая ладонь гладит мою макушку, но по глазам видно, что мамка не верит.

— Только… я очень прошу! — Вырываюсь из податливых рук, достаю из комода игрушечную пластилиновую машинку, которую сделал очень-очень давно, ещё в прошлой жизни, тычу пальцем в переднее колесо. — Вот такие же пять копеек положи под пятку в чулок… буквально на несколько дней!

Мамка медленно отстраняется взглядом. В нём вопрос, тревога, непонимание.

— За-чем? — сухо и по слогам спрашивает она.

— Чтобы нога у тебя больше никогда не болела!

Это не передать как мамка смеётся. Искренне, самозабвенно, до всхлипа. Никакой Галкин не повторит!

Мне