Книга Императорские изгнанники - Саймон Скэрроу

ее за руку схватил один из германских телохранителей, и ее ловко доставили на корабль без дальнейших проблем.

Ее прибытие привлекло внимание как экипажа, так и пассажиров. Катон стоял на корме вместе с людьми, которые вызвались пойти с ним.

— Значит, это и есть изгнанница императора. — Центурион Порцин пробежался по ней одобрительным взглядом. — Отлично. Как раз в моем вкусе.

— Это ты говоришь так пока что… — Катон тихо ответил.

Он пошел вперед, чтобы поприветствовать ее, быстро склонив голову. — Добро пожаловать на борт, госпожа. Ваш багаж помещен в трюм.

— Хорошо. Я устала. — Она оглядела корабль скорее с неодобрением, чем с интересом, когда последний из германцев пересек трап и с тяжелым стуком ступил на палубу. — Где моя каюта?

Катон поморщился. — На этом корабле нет кают. Мы все спим на палубе.

Позади нее он увидел, как капитан многозначительно посмотрел на него; Катон осторожно кивнул, и капитан отдал приказ сдвинуть трап обратно на причал и натянуть швартовые тросы. Поскольку бухты веревки были намотаны на нос и на корму, несколько членов экипажа разгрузили тралы, длинные весла, которые использовались для выведения корабля на чистую воду, прежде чем его парус был поднят.

Клавдия скрестила руки. — Я не буду спать на палубе.

Для нее было слишком поздно пытаться вернуться на берег, и теперь, когда она была заперта на корабле на время плавания, Катон больше не был склонен притворяться, что прислуживает ей.

— Что поделать, госпожа.

Ее челюсть отвисла от шока, когда он повернулся, чтобы присоединиться к своим офицерам.

— Подожди, ты! — крикнула она ему вслед. — Я сказала, подожди!

Катон остановился и стиснул зубы, зная, что Порцин и остальные смотрят на него с веселым выражением лиц, ожидая, как он отреагирует. Он медленно повернулся к ней, взял ее за руку и повел к носу судна, подальше от остальных. Паренек из корабельной команды сидел на корме, свесив ноги за борт, и Катон ткнул большим пальцем в сторону кормы. — Ступай, парень.

Клавдия попыталась вырваться. — Ты что думаешь, ты делаешь? Ты заплатишь за это безобразие.

Катон крепче сжал ее и яростно встряхнул. — Достаточно!

Ее глаза расширились от шока, и он отметил, что в них промелькнул страх. Но к чести ее она быстро пришла в себя и подняла свободную руку, направив ее на его лицо, кончик ногтя в нескольких сантиметрах от его носа. — Подожди, пока Нерон не узнает об этом. Он тебя бросит на арену.

— Я искренне сомневаюсь в этом, — фыркнул Катон. — Давайте вы перестанете притворяться прекрасной матроной со всем этим высокомерным видом и грациозностью аристократки. Вы — брошенная любовница императора, и теперь не более чем вольноотпущенница, которой вы были до того, как сенатор Сенека бросил вас в нетерпеливые маленькие ручки Нерона.

— Как ты посмел? — выдавила она в ответ. — Я состоятельная женщина со многими влиятельными друзьями. Ты бросаешь вызов мне на свой страх и риск, солдат. Мне нужно только щелкнуть пальцами и приказать своим телохранителям разорвать тебя на части, и дело сделано.

Катон громко рассмеялся. — Ваши друзья — это просто безделушки, которыми император осыпал вас. Этому пришел конец. Считайте, что вам повезло, что Нерон не забрал все, что дал вам. Те, кого вы называете друзьями, покинули вас, как и все те, кто восстал из толпы и чей момент на солнце прошел. Ваша связь с ними сейчас только смущает их. Что касается ваших телохранителей, то они вам не подчиняются. Они даже не охранники; они ваши тюремщики, несомненно, получившие приказ следить за тем, чтобы вы не ускользнули и не вернулись в Рим, чтобы умолять Нерона забрать вас обратно. Даже в этом случае, как вы думаете, вы собираетесь ими командовать? Они были выбраны для своего статуса, потому что они не знают латыни, за исключением ответственного декуриона. Вы говорите на их языке? Нет? Я думаю, что нет. Велика вероятность того, что вы прикажете им выполнить ваши приказы? Я полагаю, что это прямо противоположно тому приказу, который они получили перед отбытием из Рима. Что до меня, то я не солдат. Я имею звание префекта, и мои полномочия распространяются на каждого человека в гарнизоне Сардинии. Пока ты под моей опекой, ты будешь делать то, что я говорю, и не доставишь мне никаких неприятностей. — Он уставился на нее и увидел, как ее взгляд поник. — Если ты это не сделаешь, я свяжу тебя и заткну тебе рот на время путешествия и пути к твоей вилле.

Он сделал паузу и позволил словам проникнуть в ее сознание, прежде чем продолжить. — Я надеюсь, что тебе все совершенно ясно, Клавдия Актэ. Это понятно?

Он почувствовал, как она дрожит в его объятиях. Она кротко кивнула, и он отпустил ее.

— Хорошо. Теперь держи при себе вежливый язык, и я уверен, что мы хорошо поладим. Я считаю, что удобнее всего спать на палубе у мачты. Я попрошу одного из моих людей что-нибудь придумать для тебя.

Он оставил ее там и вернулся к своим товарищам в дальнем конце корабля, пока моряки, работающие на зачистке, вывели судно в относительно открытую воду, защищенную от моря волнорезом, построенным во время правления императора Клавдия. Как только он убедился, что из гавани есть свободный выход, капитан приказал погрузить весла, поднять парус и закрепить его. Корабль мягко накренился, когда парус, обтянутый кожей с заплатами, наполнился попутным ветром, словно толстое брюхо. Те, кто не был знаком с этим движением, нервно покачнулся и схватился за борт судна, чтобы не упасть. Катон подавил тошноту, расширил свою стойку, чтобы сохранить равновесие, и глянул на то место, где Клавдия с встревоженным выражением лица сжимала столу своими еще более бледными руками.

— Она выглядит явно пораженной, — прокомментировал Аполлоний. — Что ты ей сказал?

— Я попросил ее вести себя прилично, чтобы нам всем было легче жить на острове.

— Я не уверен, что верю, что такая сердечность принесет полезные результаты.

— Надеюсь, того, что я сказал, было достаточно.

Корабль направился к проливчику между рукавов гавани. Когда он наткнулся на волну моря, нос изящно поднялся, а затем опустился вниз с небольшими струями брызг. Впереди вечернее солнце освещало волны сотнями сверкающих драгоценных камней ослепительного янтаря и белого цвета, а женщина, стоявшая на носу, казалась ореолом медового света. «Об этом образе писали влюбленные поэты», — подумал Катон. Затем ее лицо внезапно исказилось, и она склонила голову набок, ее тело вздрагивало от болезненной рвоты. Ближайшие к ней моряки поспешно сделали несколько шагов по ветру. «Вот тебе и