Книга Все моря мира - Гай Гэвриэл Кей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она вручила д’Акорси подарки, получила ответные дары и приехала сюда.
В Соренике шла бурная морская жизнь, имелся древний университет с медицинской и юридической школами, надежные стены и башни вокруг гавани, которые постоянно ремонтировали, так как в то время жизнь на побережье означала постоянную опасность налета корсаров.
Двор герцога, правившего южной Батиарой, вдали от побережья, в Касьяно, сейчас был охвачен интересным начинанием, стремясь к религиозной гармонии. Герцог Эрсани держал стражников-ашаритов наряду со стражниками-джадитами. Рядом со святилищами и обителями солнечного бога стояли храмы звездопоклонников. Фермеры-ашариты из Маджрити занимались выращиванием индигоферы, и это приносило прибыль. И еще они разводили лошадей.
Усилия герцога, направляемые некоторыми прославленными мыслителями, призванными к его двору, находили одобрение не у всех, особенно после падения Сарантия. Однако он был могущественным и независимым правителем, а сменявшие друг друга Верховные патриархи долгое время предпочитали не вмешиваться в дела герцогов юга – в обмен на то, что они не станут строить честолюбивых планов продвижения на север. Как правило, они и не строили. Юг Батиары – это отдельный мир, так говорили.
Донна Раина (и ее невестка, что было неизбежно) нанесли визит герцогу вскоре после прибытия в Соренику. Карета отправилась на восток через осенние виноградники, хлебные поля и те самые поля индигоферы. Эрсани был полным, румяным, любезным мужчиной, ценителем бесед, вина и музыки. Он носил длинные волосы и короткую бороду. В тот момент он был холост, две его жены умерли. У него остался только один выживший наследник, и говорили, что у того хрупкое здоровье. Они не увидели герцогского сына, но Тамир размышляла обо всем этом по дороге обратно на побережье. Сын или, возможно, даже отец, сказала она, мог бы стать для нее подходящей партией. Она была невыносима, в самом деле. Хороша собой? Да. Привлекательна для мужчин? Приходится это признать.
– Понятно. Ты готова принять веру джадитов? – резко спросила Раина, вдоволь наслушавшись этих размышлений.
– Почему бы и нет? Многие из нас это сделали. Эллиасу надо было поступить так. Он был бы жив теперь. Ты станешь ашариткой, когда поедешь на восток.
– Не стану. И я еще не приняла решение насчет отъезда на восток.
– Конечно приняла! – рассмеялась Тамир. – Ты только притворяешься, будто обдумываешь это. Или боишься решить. А сейчас ты просто завидуешь, что Эрсани явно отдал предпочтение мне. Может быть, я останусь, когда вы уедете, стану его герцогиней, и мне больше не придется тебя терпеть. – Она была из тех женщин, которые способны подпрыгнуть даже сидя.
Вспоминая этот разговор полгода спустя, созерцая с верхней террасы своего дома далекие корабли, входящие в гавань и покидающие ее, Раина напомнила себе, в который раз, что убийство запрещено в любой религии, в том числе в ее собственной. Но, думала она… ох, но, но, но…
Глядя вдаль без определенной цели (хотя она часто наблюдала за гаванью, чтобы увидеть, не возвращается ли один из их кораблей), Раина заметила торговое судно, подходящее к причалу. У нее на глазах оно подняло флаг – две киндатские луны.
Само по себе это не было невероятным – Сореника стала домом еще большему количеству ее соплеменников с тех пор, как она сюда приехала, – но немногие корабли поднимали флаг с белой и голубой лунами. На самом деле она не помнила, когда видела такой флаг в последний раз. Он мог бы быть у Эллиаса, подумала Раина, но Эллиас умер уже давно. Она делала то, что делала, одна и одна ложилась в кровать по ночам. Решение не выходить больше замуж было принято много лет назад. Она о нем не жалела. Она обнаружила, что предпочитает сама обладать властью, а не отдавать ее мужу.
Раина решила отправить кого-нибудь выяснить, что за корабль подходит к причалу. Узнать больше о том, кто прибыл в город, всегда полезно. Она также велела принести еды и бокал вина. И поняла, что чувствует себя лучше.
Может, Тамир съел волк в городе? В городе не водятся волки, но почему бы не помечтать?
Во второй половине дня они расстались. Рафел собирался в отделение банка Карраца в Соренике. Туда перевели из Марсены их плату за убийство. Он хотел открыть три счета, один на имя Газзали аль-Сияба, который – возможно, сам того не желая, – сделал все, что им от него было нужно, и даже больше, но то, что владелец счета мертв, могло вызвать серьезные осложнения. Они решили просто учесть его долю. Идея заключалась в том, чтобы в конечном итоге отправить деньги семье аль-Сияба, хоть и не сразу, чтобы не возникло вопросов.
Сегодня Рафел просто хотел проверить соответствие суммы вклада документам, которые им дали в отделении банка в Марсене, и снять немного денег, чтобы начать пользоваться счетом. Она сказала, что сделает то же самое на следующий день. Сейчас, глядя, как он уходит вместе с Эли и двумя телохранителями (по крайней мере, теперь он согласился взять телохранителей), она хотела побыть одна.
Воспоминания и боль утраты омывали ее как волны.
Сореника не была для нее знакомым городом, но находилась близко, очень близко от того места, где она выросла. Воспоминания и боль утраты.
Она поклялась никогда не возвращаться, чтобы не позволить тем ранам снова открыться здесь. Прошло двадцать лет, ферма, наверное, уже давно перешла к кому-то другому. Не осталось никого из ее родных, чтобы работать на ней. Ее брат был совсем ребенком. Она понятия не имела, удалось ли им с матерью убежать, выжили ли они. В ее воображении промелькнула картина, как та женщина, которой она стала теперь, столько лет спустя, находит брата, маму. Видит ужас на их лицах – так как они должны знать, что с ней случилось и, следовательно, кем она была.
Слишком большой позор. Слишком сильная боль укоренилась в сердце. Одна только мысль об этом была мучительна.
Она не собиралась возвращаться на ферму. Она никогда не планировала оказаться так близко. В двух или трех днях пути верхом (она плохо держалась в седле). Но даже здесь, на побережье, столько воспоминаний хотело вернуться к ней, заявить на нее права. В том числе ее имя.
Как ей называть себя теперь? Здесь, в Батиаре. Неужели она по-прежнему Надия бинт Диян?
Или она снова Ления Серрана? Та потерянная девочка.
А когда они отплывут – а это неизбежно случится, – что тогда? Кем она тогда будет? Рафел использовал три имени, по одному для каждой веры,
