Книга Тетрадь с гоблинами - Дмитрий Перцов

кажется, я его где-то видел, – сказал я. – У папы в гараже.

– У папы? Может, они знакомы с моим соседом?

Я сделал фото артефакта и отправил отцу в вайбер. Через минуту получил ответ:

“Сынок, это звоночек. Раньше такие на велосипеды вешали. Ваше поколение уже и не в курсе. Хорошие велики делали, крепкие. У тебя точно в школе всё в порядке?”

“Спасибо, пап. Ага”.

В ответ отец отправил открытку, на которой доберман показывает большой палец, с подписью:

“ВСЕГДА ПОЖАЛУЙСТА”.

– Ромыч, папа говорит, что это звоночек от велосипеда.

– Так я его с велика и снял.

Я удостоил Рому фирменным взглядом под названием “Так и быть, я удостою тебя фирменным взглядом, хотя ты этого не заслуживаешь”.

– То есть стырил? А какое отношение имеет звоночек от велика к волшебству?

– Велосипед тоже парил в воздухе. Сосед прилетел на нем с первого этажа.

Я загорелся мыслью, что Рома говорит правду и мое расследование получило новый импульс, но:

– Либо мне показалось.

– Ром, хватит. И без тебя проблем полно.

После урока я пошел репетировать выпускной танец. А смотреть на меня поперлось половина класса, будь они четырежды неладны.

Глава 14. Провальный танец

Я прикоснулся к талии Аннет и тут же отдернул руку. Потом еще раз – и не отдернул. Точнее, прикоснулся не к талии, а к широчайшей мышце, которую называют “крыльями”. У Аннет – она такая маленькая, кукольная.

– Ты можешь нормально положить?

– Нормально – это ниже?

– Нормально – это вот тут.

Аннет крепко сжала мой левый бок.

– Понятно?

– Понятно.

Я сжал в ответ, и мне почему-то стало стыдно.

– Не будь первоклассником.

На сцене танцевали еще две пары: Угрюмов + Медуза Горгона (их взяли, потому что отличники, а не потому что красивые) и Рита + Степа (а этих – потому что красивые, а не потому что умные).

Получалось у всех, кроме меня. Из зрительного зала улюлюкали и кричали “Канон-танцор!”.

Никогда не думал, что вальс – это так тяжело. Неужели Пуан справлялся? Танцы наверняка придумал такой же выскочка, как и он. Выделывался в первобытном мире и лучше остальных дергался под крик мамонта.

– Я буду считать: “Раз-два-три”! – командовала Раиса Мельберновна. – И-и-и… Раз-два-три, раз-два-три! Каноничкин, ты что творишь?

Чуть не сбиваю Аннет с ног, а что?

– Аккуратнее.

Мне сказали: сделать шаг правой ногой, я и сделал. Просто подумал, что после этого нужно шагать левой и так далее.

– Каноничкин танцует, как птички!

– Не мешать!

Я схватил Аннет увереннее, но в этот раз крутанулся не в ту сторону.

– Не будь как полено. Или я пожалею, что взяла тебя в группу.

В конце концов я все-таки начал понимать, что к чему. Ножку сюда, ручку сюда, плечико в ход, разворот.

– И-и-и – еще раз, ребятки! Будьте чище, мягче, будьте грациозны!

Раиса включила музыку – вальс Эрика Сати, от которого побежали мурашки. Почувствовала ли их ладонь Аннет?

Более-менее пошло-поехало. В зрительном зале стали зевать. Когда нас в очередной раз остановили, чтобы Раиса могла объяснить дополнительные премудрости, Аннет уставилась на меня с подозрением.

– Знакомый запах, – сказала она, – я только сейчас поняла. Это твой одеколон?

– Какой? Ничего не чувствую.

Она понюхала меня.

– В смысле, не чувствуешь? Ты им набрызган.

Когда она меня нюхала, было волнительно, но – вот честно – лучше бы она это делала при других обстоятельствах. Я влип.

– Да? А-а-а, точно. Ну это да, я… Это Рома брызгался, и на меня попало. Ты же знаешь Федоткина?

Музыка умолкла, и Раиса Мельберновна стала копаться в проигрывателе, выбирая новый трек – ей пришло в голову, что танец не клеится из-за Сати, а не из-за моих деревянных ног. Аннет от меня отстранилась.

– Каноничкин, зачем была та записка?

– Я не…

– Раиса Мельберновна, – сказала Аннет, – мне нужно выйти.

Она отошла от меня на несколько шагов.

– Селезенко, потерпи чуть-чуть. Становись. И-и-и, еще раз!

– Мне… срочно нужно… Сейчас, – Аннет заговорщически посмотрела на учителя, и ее отпустили. Перед выходом она бросила на меня злобный взгляд. Такой, наверное, не бросила бы даже змея. Вы поняли метафору – любая абсолютно змея, на кого угодно. И Аннет вышла из актового зала.

Одноклассники взорвались восторгом. Раиса дала команду отдыхать, и оставшиеся пары спустились в зал. Я остался на сцене. Один. Одинокий облезлый кот.

Как мне захотелось провалиться сквозь землю. Позор! Мои надежды потерпели крах. Мне семнадцать, а я ни разу не целовался. Оплошал у всех на виду. Попался на такой ерунде… Аннет думает, что я маньяк. А все стоят и ухмыляются. Они догадались, что я дал маху.

Исчезнуть – прямо сейчас!

А-А-А-а-а-а!!!

Сцена треснула и рванула. Раздался грохот. Я полетел вниз вместе с досками, крутанулся, как болванчик, сделал дыру на следующем уровне, успел сгруппироваться и защитить голову. Жизнь не пронеслась перед глазами, потому что несся я сам, подбитым самолетом. Разломав третий уровень, я стукнулся о сырое дно, и с выдохом мне пришло в голову слово «абрикос». Просто потому что вот так.

* * *

Перед глазами бегали белые муравьи. Воняло сыростью. Болело плечо. И щиколотка. Я застонал, как тряпка.

Сквозь дыру в потолке пробивался тусклый свет. Я огляделся – темно. С волос посыпалась пыль. Возвращалось ощущение реальности, возобновляли работу органы чувств.

Откуда-то сверху под хлопки обваливающейся штукатурки кричала, надрываясь, Раиса Мельберновна:

– Каноничкин, ты живой?!

– Ага.

– Точно живой?

– Точно.

Я проверил конечности: на первый взгляд, ничего не сломано. Кроме сцены. Но она не моя конечность. Я скинул с себя какую-то доску, поднялся и зашатался.

– Ну-ка марш наверх!

– Сейчас!

Я попытался оценить высоту до актового зала, но мой глазомер был поврежден, и оценка варьировалась от двух метров до километра.

– Держись, спасатели уже едут!

Голоса летели вместе с эхом. Может, я в колодце? Никто не объявлял остановку, когда я падал. Черные пятна, редкие проблески стен. Малюсенькое подземное помещение. Погреб? Не знаю, во всяком случае, никаких следов обоев или плитки. Только земля.

Я продрог. И это подозрительно: чай не зима, что ж так зябко? Как поздней ночью. Ночью – отскочила от стены моя мысль, повторенная призраками-аборигенами. Включив на телефоне фонарик, я подошел к стене – коричневому месиву с травинками. Повинуясь шестому чувству, я посветил фонариком в пол и сам не удивился тому, что сам не удивился. Тетрадь. А я ведь не забирал из класса рюкзак.

* * *

Тетрадь исходила